Панцергренадер отчего-то медлил. Кирилл стоял под прицелом пулемета и не двигался. Наконец, рука снова пришла в движение. Мощный удар отбросил Кирилла в сторону, он сполз по стене и потерял сознание.
Ему так и не довелось узнать, что все их усилия оказались напрасны. Ушедших на нижние уровни женщин и детей переловили заранее выставленные посты. От охотников не ушел никто.
Кирилла посадили в одиночную камеру без окон, отключили имплант и, казалось, забыли. Допрашивали его всего один раз.
– Как давно вы состоите членом так называемого «антифашистского подполья»? – спрашивал следователь, невзрачный серый человечек с каменным лицом и ледяными глазами.
– Членом не состоял, – отвечал Кирилл, разглядывая серую стену за спиной у следователя.
В тюрьме все было серое: стены, двери, постельное белье, тюремщики.
– Какую сумму вы получили за предательство? – словно не замечая сарказма, монотонно продолжал следователь.
– Десять центов, и те давно пропил.
– С какой целью вы вернулись в квартиру?
– Кота покормить.
Так продолжалось много часов. Один раз допрос прервался: пришел Ройтман. Он брякнулся на жалобно скрипнувший стул и уставился на Кирилла.
– Я говорил тебе, немец, что сделаю с тобой карьеру! Можешь меня поздравить, я теперь начальник отдела! – наглядевшись вволю, радостно объявил Ройтман.
– Поздравляю, – Кирилл улыбнулся уголком рта. – С тобой у наружки большое будущее.
– А ты думал, немец! Я не Бисмарк, я работаю! Результат даю! Тебя вот поймал и твоих дружков-нелегалов. А когда поймаю тех твоих террористов, еще выше пойду. Меня заметили в Совете Директоров, и это только начало! И все благодаря тебе… Да если б не ты, я бы до сих пор зад Бисмарку лизал. Так что сегодня я за тебя выпью, немец!
– Смотри не подавись, мне жаль будет, если твоя карьера на взлете оборвется.
– Ты знаешь, немец, я буду посылать посылки тебе на каторгу. Говорят, за Полярным кругом жутко холодно. Я пришлю тебе меховые трусы!
– Правда, он потом воняет? – Когда Ройтман ушел, Кирилл демонстративно повел носом.
– Когда вас завербовал руководитель террористической группы Борисов? – словно не заметив реплики Кирилла, завел свою шарманку следователь.
Когда игра в вопросы и ответы Кириллу надоела, он отвернулся и замолчал. Следователь по инерции задал еще несколько вопросов и нажал на кнопку. В комнату вошел человек, деловито раскрыл чемоданчик, достал оттуда инъектор. Кириллу сделали укол. Камера поплыла, растворяясь в серой пелене, но следователь никуда не делся. Гремящий, раскатистый голос долго о чем-то спрашивал, а впавший в полузабытье Кирилл, еле ворочая непослушным языком, отвечал, отвечал, пока не отключился.
С тех пор его больше не допрашивали. Сколько времени прошло, он не знал. Все, что у него осталось, это камера. Койка, умывальник, унитаз в нише и узкое пространство между койкой и стеной – шаг в ширину, три в длину. Кирилл заставлял себя вставать и ходить. Шаг, другой, третий, железная дверь, повернуться. Шаг, другой, третий. Сто кругов, отжаться пятьдесят раз и снова ходить. В камере всегда горел свет. Заблокированный имплант превратился в мертвый кусок пластика, но внутренние часы подсказывали, что промежутки между кормежкой неравные. Время перестало существовать. Все, что Кириллу оставалось, это ходить и пытаться не сойти с ума от информационного голода. Шаг, другой, третий…
Наконец за ним пришли. Идти было недалеко, зал суда располагался прямо в тюремном комплексе. В комнату вошли трое в черных мантиях до пят. Кирилл облегченно вздохнул: появилась хоть какая-то ясность.
– Встать! – Конвоир ткнул Кирилла в бок дубинкой.
Кирилл поерзал на табурете, позвенел цепями и замер. Конвоир стоял за спиной неподвижно, как изваяние. Кирилл снова уселся на табурет. Когда один из судей, раскрыв папку, стал скороговоркой зачитывать приговор, он понял, что ошибся. Это был не суд, суд состоялся без его участия.
«…Суд технополиса Штильбург в составе… постановил: признать фон Медема Кирилла, год рождения… невиновным в инкриминируемых ему нарушениях параграфов 212 и 214 Кодекса Общественного Порядка…»
Когда прозвучала дата, Кирилл понял, что три месяца провел в одиночке. Он не верил своим ушам – в параграфах 212 и 214 говорилось о терроризме и пособничестве терроризму. Его поступки однозначно подпадали под эти параграфы.
«…признать виновным в нарушении параграфа 24, подпараграфы 7 и 9, и присудить фон Медема Кирилла к выплате компенсации в размере… Конфисковать все движимое и недвижимое имущество в счет уплаты долга…»
Параграф 24 охватывал все возможные нарушения прав собственности. В том числе – умышленную порчу чужого имущества. И это все?
«…Решение суда может быть обжаловано в течение двух недель в установленном законом порядке».
Судьи встали и вышли. Кирилл остался сидеть, удивленный до глубины души мягким приговором. Он ожидал принудработ, смертной казни – но штраф?! Это не укладывалось в голове. Мелькнула мысль о том, что все это понарошку, комедия. Впрочем, вскоре все разъяснилось. В комнату вошел человек среднего роста и телосложения, с профессионально незапоминающимся лицом.
– Слушай внимательно и не перебивай. Повторять не буду, – не тратя времени на приветствия, человек перешел к сути дела. – Наверху решили не поднимать шум. Появление фамилии фон Медем в контексте данной ситуации сочли неуместным. Тебя простили, но в полисе тебе не место. Квартирку твою отобрали, это и понятно: надо же как-то компенсировать ущерб, что ты нанес…
– Если с меня сняты все обвинения, значит, я свободен и могу идти, да? Ну, так освобождайте меня, – Кирилл звякнул наручниками.
– Не так быстро, фон Медем, – оскалился человечек. – Слушай внимательно: тебя отпускают не просто так. Если хочешь сохранить жизнь, держи рот на замке. Держись подальше от журналистов и социальных сетей. В остальном ты свободен. Живи и помни: мы будем за тобой присматривать. Это все…
Кирилл почесал в затылке, с трудом веря, что это ему не приснилось. Конечно, из уважения к памяти отца могли и пожалеть, но было что-то странное в этом решении. И не таких стирали в порошок, не взирая ни на что.
Кириллу вернули все, что отняли при аресте. В кармане куртки обнаружился листок бумаги и две пластиковые монеты по
