– Это сработало?
– В смысле? Угорь съел все водоросли. А потом пару видов рыб.
– Бедная рыба.
– Ну, не стоило доверять угрю…
Она вопросительно поднимает брови.
– Все знают, что они скользкие, – говорю я. Ба-да-бум.
Мама снова улыбается. И я снова рад этому. Хотя больше всего я хочу, чтобы она ушла и позволила мне спокойно взглянуть на экран.
Наконец мама уходит в магазин. За ингредиентами для тако. Когда СУД объявляет о ее уходе, я беру свой экран и изучаю фотографию, которую прислала мне Сафф, спроецировав ее на потолок и пытаясь разобраться, что на ней изображено.
Я почти уверен, что это фотография противоположной стороны ее локтя. Ну знаете, этого маленького морщинистого участка на внутренней стороне руки, который отмечает, где она сгибается. Трудно сказать наверняка, потому что участок сфотографирован очень близко, а освещение тусклое (и, кстати, Сафф темнокожая), но я думаю, что я прав. Это противоположная сторона локтя Сафф.
Тут надо сказать, что я только думаю, что это Сафф посылает мне эти фотографии. Они приходят с неизвестного номера. Я получил первое фото в середине января, через неделю после того, как мы с Сафф решили, что, поскольку мы находимся в разных колледжах в разных городах и живем разной жизнью, мы, вероятно, больше не должны разговаривать или писать друг другу. Мы не должны говорить и писать… А затем пришла фотография.
Первый снимок был сделан где-то в толпе, близко к земле. На нем чьи-то размытые ноги и кожаные туфли, похоже, движущиеся в быстром темпе. Кажется, на вокзале. Через несколько дней на моем экране появилось еще одно фото, еще через пару дней – другое и так далее. Спустя какое-то время я начал отправлять на этот номер свои фотографии.
Из-за нашей договоренности «не говорить и не писать» я не могу спросить у Сафф, приходят эти фото от нее или нет. Кроме того, этим летом она останется в Эванстоне со своим новым парнем. Она сказала об этом Элли, которая рассказала Джосайе, а тот рассказал мне. Может быть, это парень Сафф сделал фото ее руки.
Я фотографирую водоросли на стене и отправляю на неизвестный номер.
Не успел я опустить экран, как он снова зачирикал. (Мой рингтон: звук жуков-точильщиков, вымершего в 2029 году вида.) На этот раз это не Сафф, а мой сосед по комнате, Зихао. Ну вообще-то бывший сосед, так как учебный год закончился, и теперь мы живем в разных комнатах. Зи в аэропорту. Он хочет, чтобы я знал, что он устал и что очередь за кофе очень длинная. Сообщение состоит сплошь из эмодзи – так предпочитает писать Зи. Он утверждает, что эти смайлики – более сложная форма общения, чем просто слова, но я подозреваю, что настоящая причина в том, что Зи нравится смотреть, как эти иконки вибрируют и танцуют. В конце концов, Зи сам всегда в движении.
«Если я усну в очереди за кофе, то люди поднимут меня и отнесут в ее начало?» – пишет он. Это предложение потребовало использования слов; только половина написанного – эмодзи.
Я пишу: «Нет, люди в очереди вытащат кучу соломинок и соединят их в одну длинную. Один конец засунут в кофейник за прилавком, а другой тебе в рот».
«Американская изобретательность!» – отписывает он. Я сказал ему говорить так, когда он не совсем понимает, что происходит.
Я улыбаюсь и бросаю свой экран на кровать. Приземлившись, он снова чирикает, словно в знак протеста.
Снова Зи: «Ох ты, Боже мой! Надеюсь, мой полет будет удачным».
Зи меня подначивает. Он любит говорить, что, если я научу его, как быть американцем, он научит меня, как быть человеком.
Я закатываю глаза и отписываю: «Надеюсь, твой полет будет удачным, Зи».
Мама все же нашла способ сделать салат вялым. Наверное, она положила его в духовку. Увидев миску с вялой зеленью, которую она ставит передо мной, я поднимаю брови. Обычно мама не заканчивает шутку и не говорит о ней, в то время как папа доводит ее до забавного, а иногда даже очень и очень смешного конца. Когда я говорю это вслух, мама выглядит раздраженной.
– Я не разговаривала с твоим отцом три дня, – сердито говорит она.
– Я же не говорю, что это он посоветовал тебе сделать салат вялым. Я говорю, что он мог бы сделать нечто похожее.
Она готовит тако.
– Кстати, он приедет на ужин.
– На этот ужин? Сегодня?
– Да. Почему нет?
– Э-э, потому что мы уже едим.
Она пожимает плечами.
– Я сказала ему приезжать к семи.
– СУД, – выкрикиваю я, – который час?
– Семь часов три минуты пополудни, – сообщает СУД.
Я смотрю на маму, но она этого не замечает, потому что сосредоточена на своем тако. Она занимается каждым отдельным кусочком салата и сыра так тщательно, как будто делает одну из своих моделей. Мама такая же, как моя спальня, – знакомая, но выставленная в забавном свете.
– В последнее время твой папа еще более ненадежен, чем обычно. Хотя, – тихо добавляет она, – он все так же заходит в гости.
Она смотрит на меня украдкой и, встречая мой взгляд, говорит:
– Извини. Это были мысли вслух.
Это еще один способ сказать, что она забыла, что я здесь. Справедливо. Меня и правда здесь не было.
– Твой отец может приходить в любое время, – говорит она.
– Да, знаю.
– Мы все еще друзья.
– Ага-ага.
Я откусываю от тако и вижу, как расслабляются ее плечи, когда я ем, словно они находятся на одной оси с моей челюстью. Я думаю, она сама даже не замечает этого. И, конечно же, я чувствую себя виноватым, но внутри меня ревет голос: «Перестань заботиться обо мне!»
– Он тебе звонил? – спрашивает она. – Ну, во время учебы?
– Изредка.
– Я не просила его об этом. – Она откусывает от своего идеального тако. Оно разваливается и падает на тарелку. – То есть я ему не напоминала. Если он звонил, значит, сам этого хотел.
– Я так и подумал.
Она перебирает пальцами кусочки разломанного тако, пытаясь сложить их вместе и спасти ситуацию.
– Эм, а Вэл звонила?
– Звонила ли мне Вэл? Нет.
– Я думала, что она тоже могла бы позвонить.
– Э-э, зачем?
– Чтобы узнать, как проходит твой первый год в колледже. – Она бросает на меня многозначительный взгляд. – В конце концов, она была твоей мачехой.
– Наверное.
Но я никогда так не думал о Вэл. Даже когда я упоминал ее в разговоре с кем-то, я не называл ее своей мачехой, а говорил просто «Вэл». Конечно, я скучал по ней. А если честно? Когда папа сказал мне, что она ушла, я даже вздрогнул. Ощущение было, словно прибил большой палец молотком. Хотя я никогда и не думал, что она останется.
– Она была твоей мачехой, – повторяет мама. – И она даже с
