Я купил пачку печенья и пару банок содовой в магазине на углу, на случай, если Сафф проголодалась. Разумеется, на кухне много еды, но мама заметит, что чего-то не хватает, и подумает (понадеется), что это я ее съел. Я предлагаю Сафф закуски так, будто не покупал их специально. Я даже оставил все на кухне, чтобы притвориться: я такой типа вошел и достал их из шкафчика. Мы несем еду в мою комнату.
Сафф медленно осматривается. Я пытаюсь увидеть свою комнату ее глазами: односпальная кровать, тряпичный коврик, стул-стол-монитор. Никаких плакатов с отстойными группами или японских механических фигурок, которые свидетельствуют о моей уникальной «магазинной личности». В прошлом году я побросал все это барахло в коробку. Теперь комната простая («голая», как говорит мама) и чистая («монашеская», по ее же словам). Единственная особенность – стены. Сегодня на них настроен фон обоев в викторианском стиле – точная копия интерьера из старого шоу на канале Би-би-си, «Шерлок». На одной стене есть даже изображение камина, на котором лежат пепельница и трубка.
Я жду, что Сафф будет шутить, но она без комментариев опускается на пол у моей кровати. Берет немного печенья, затем протягивает пачку мне. Когда я говорю: «Нет, спасибо», она не сует ее мне в руки, не смотрит на меня многозначительным взглядом, не говорит: «Ты уверен?» Поэтому я плачу ей той же монетой и не спрашиваю, почему она плакала.
Вместо этого я говорю:
– Расскажи мне больше об игре.
– Какой игре?
– Игре в козла отпущения.
Она закатывает глаза и откусывает половину печенья за раз.
– Ой. Это полная хрень.
– Чья это была идея?
– А как ты думаешь?
– Элли.
Она кивает.
Популярность – крутые и некрутые, шутники, ботаники, и иже с ними – для Сафф и меня существует только в фильмах о старшей школе. Когда в твоем классе учится всего двенадцать человек, этого явно недостаточно, чтобы делиться на «банды». Разумеется, есть друзья не разлей вода, такие как Элли и Сафф или как Джосайя и я (когда-то). Периодически создаются парочки – Элли и Линус, затем Бринн и Линус, в общем, каждая девушка и Линус. Кроме Сафф. Она никогда не была с Линусом. Хотя, может, в прошлом году и была, не знаю, – меня-то не было в школе. Я хочу сказать, что в большинстве случаев все гуляют со всеми остальными.
Однако есть одна роль, вернее, одно правило: Элли всегда за лидера. Так повелось с нашего первого года: вот Элли швыряет в тебя мяч, а затем, пока ты плачешь от боли в ноге, объясняет, что это всего лишь часть игры, объясняет она это так спокойно и уверенно, что ты начинаешь кивать, несмотря на слезы, катящиеся по щекам. Это звучит так, как будто я считаю, что Элли плохой человек. Я так не думаю. На самом деле, чем старше я становлюсь, тем больше мне кажется, что Элли поступала правильно, что в пять лет она знала то, что остальные не понимают и в подростковом возрасте: мир жесток, так что лучше платить ему той же монетой.
– Итак? – говорю я Сафф, потому что история всегда имеет продолжение, если в ней замешана Элли.
– Итак, после того как Элли придумала идею козла отпущения, она даже вызвалась быть первой. Что, если задуматься, довольно умно, потому что поначалу все, как ты понимаешь, мягкие. Нужно сначала повысить градус. К тому же, если начинаешь первым, ты еще ни из кого не делал козла отпущения, поэтому тебе нечем отплатить. – Сафф делает паузу и спрашивает: – Как ты думаешь, она действительно спланировала все это заранее?
– Думаю, у Элли есть чутье на слабость.
– Что ж, в эту первую неделю мы не так уж много сделали – таскали Элли за волосы, били по спинке ее стула в классе, заставляли носить наши подносы с обедом. По сути, ничего такого. Думаю, ей было весело. Я даже уверена в этом. В последний день она нарядилась как Калла Пэкс из фильма про жертвоприношение на льдине, который мы смотрели. Ну, типа, в сексуальный белый халат. Она выглядела великолепно. Как иначе… На следующей неделе пришла очередь Линуса. Ребята вели себя с ним более грубо, но не жестоко, если это что-то меняет. И ты же знаешь Линуса. Все с легкостью. Ему это казалось игрой. Даже весельем. Как свобода. Когда тебе разрешают… если ты можешь делать что угодно… иногда это как… – Она постукивает большим пальцем по груди, затем прекращает попытки объяснить и берет еще одно печенье. Третье. (Я не могу не считать, сколько едят другие.)
– Но потом все стало совсем плохо. Каждую неделю новый человек. Мы набирали обороты. Становились злее. Грубее.
– Какой по счету была ты?
– Последней, – с горькой улыбкой отвечает Сафф. – Как последняя кретинка.
Похоже, она снова вот-вот начнет плакать. Я печатаю какой-то текст на экране, чтобы дать ей возможность взять себя в руки.
– Чутье на слабость, – бормочет она.
Я отрываю взгляд от экрана.
– Я вовсе не имел в виду, что ты слабая.
– Не знаю. Я чувствую себя довольно слабой.
– Ты не такая. Вот почему тебе дали зом. Им нужно было сделать тебя слабой. Это доказывает, что ты не такая. Понимаешь?
Она прикусывает губу.
– Я еще не рассказала тебе об Астрид.
– Астрид слабачка.
– Да, я знаю. Она была козлом отпущения передо мной.
Родители Астрид работают юристами в крупных конторах, мама – в Google, отец – в Swink. Ссоры для них вроде развлечения, что, наверно, частично объясняет, почему Астрид такая, какая есть. Если вам нужно объяснять, почему люди такие, какие они есть. Во втором классе Астрид обычно зачесывала волосы прямо на лицо, пока они не закрывали все до самого подбородка. Учителя постоянно давали ей резинки для волос и расчески и говорили, как хорошо она смотрится с хвостиком. В «Сенеке» есть одно правило, которое должны соблюдать все учителя, – «предлагай, а не исправляй». Но, в конце концов, учитель Хоули нарушил его и заорал: «Астрид, почему ты продолжаешь это делать?!» А мы все посмотрели на задний ряд, где сидела Астрид, и услышали из-за копны этих волос тоненький голосок: «Потому что здесь мне нравится больше».
Я до сих пор думаю об этом. «Потому что здесь мне нравится больше».
– Мы увлеклись, – говорит Сафф. – Мы думали, раз мы такие хорошие друзья, то можем говорить что угодно, делать что угодно, и ничего не будет.
Она замолкает, поэтому я подсказываю ей:
– Астрид.
– Я просто ездила на ней, Ретт.
