Улица сверкала огнями витрин, отовсюду из распахнутых дверей магазинов неслась музыка. На площади, под тихо падающим снегом, танцевал снеговик, подвывая тоже какую-то песенку.
– Так куда мы идем? – заглядевшись на танцующего снеговика, Светка оступилась на накатанной ледянке и чуть не грохнулась. Рыбаков подхватил ее.
– Да вот… Держись! Кафешка тут одна… Я в ней сто раз бывал! Сюда.
Они свернули в переулок – здесь горел только один фонарь. Черные тени бежали по стенам. Из прохожих – никого. Они шли еще минут десять. Мягкий снежок обернулся ледяной крупой, режущей щеки.
– Далеко? – спросила Светка, поеживаясь. Ноги в тонких колготках ныли от холода – одеваясь утром, она не рассчитывала на долгие прогулки, да и метели такой никто не ждал.
– Слушай, знаешь, что… – заговорила она. Но Рыбаков опередил.
– Все, все уже! Пришли.
– И где?
Светка посмотрела вперед. Впереди была черная космическая дыра. Из нее, кружась, налетали ледяные мухи и больно жалили в лицо.
– Да вон же! Где мужик стоит, – сказал Рыбаков.
– Мужик?..
– Ну, да. Белая фигура. Смотри! Блюет, небось. Перебрал типа. Там всегда так. Народу полно…
На углу и впрямь торчал чей-то силуэт. Но он был не один. Рядом, у стены, топтались двое.
– Пошли скорее, а то я замерз!
Они ускорили шаг и спустя минуту уперлись в разрисованные какими-то зверями двери молодежного кафе «Лимпопо».
Но оно было закрыто. На дверях болтался амбарный замок. На заметенном снегом крыльце горбились сугробы.
– Это че за?!. – Рыбаков присвистнул, озираясь:
– Спросить, что ль, кого?
Но в переулке не было ни души.
– Облом, – сказала Светка и повернулась, чтобы идти назад, но тут их окликнули:
– Эй, мужик, закурить есть?
Из-за угла вытянулись тени. Четверо. Рыбаков напрягся, отпустил Светкину руку. И вдруг кинулся бежать – сломя голову назад по переулку.
«Вот тебе и тыквандо». Поджилки у Светки затряслись, ноги ослабели.
Гопота, посвистев вслед убегающему, окружила девушку.
– Ну, че, цыпа, с наступающим! С нами погуляешь? – спросил один, похожий на гриб-сморчок в высокой меховой шапке.
Светка смерила его глазами:
– А тебе не рано, малявка?
Голос у нее дрожал, но по улице дул ветер, и зубы от холода постукивали у всех.
– Не-а, – сказал сморчок и, ухватив Светкину руку, жестко дернул ее к себе.
– Не хватай! – крикнула Светка. И попыталась стряхнуть руку. Не тут-то было. Рука словно угодила в тиски.
– Наглая ты, цыпа. Не уважаешь… А так? – сказал мелкий. Дохнув на Светку табаком и какой-то химией, он резким движением нырнул ей под куртку, цапнул между ног. Руки у сморчка были ледяные.
– Ах, ты гнида, – удивилась Светка. – Помогии-и-те!
Голос сорвался, провис на середине крика. Сморчок притиснул Светку к стене. Шакалья стая топталась вокруг, тяжело дыша…
– А че ты? Че? Может, тебе понравится, а? Че, как неродная? – пыхтя Светке в лицо, и топчась на ее ногах, шипел мелкий. Дыхание у него было вонючее, как у собаки.
– Да отцепись ты, тварь! – не выдержав, заорала Светка. Рванулась изо всех сил, в остервенении отшвырнув сразу двоих нападавших, и побежала, оскальзываясь. Шакалы, улюлюкая, кинулись за ней… Но вдруг что-то хрупнуло за спиной. Мертвые стекла пустых домов лопнули, зазвенело стекло. Крики ужаса и боли плеснули по улице. Многократное эхо, отражаясь и множась, протащило их по улице. И настала тишина. Светке показалось, что она внезапно оглохла.
Она осторожно оглянулась. И застыла, пораженная, ошарашенная, на месте.
Улицу перегородила снежная стена. Застывшие в последнем крике окровавленные лица «шакалов» торчали из нее тут и там, как изюм из булки.
Растерявшись, Светка злорадно хихикнула – по инерции… Подняла голову вверх… И тут – ХРУП-ХРУП – ее ударило в лоб, навалилось и раздавило. Ржавый гвоздь проехался по кишкам, вскрыл их снизу доверху и воткнулся в сердце.
Светка даже вскрикнуть не успела. Через мгновение ее ноги в тонких колготках и сапогах на каблуке поволокло дальше по улице, заметая снег на мостовой багровыми лохмотьями.
Спустя пару часов о происшествии на этой улице напоминала лишь пара красных шариков: это были выдавленные глаза Рыбакова, который тоже не успел убежать далеко. Глаза застыли на ледяном ветру, вьюга притащила их обратно, к ступенькам молодежного кафе «Лимпопо». Здесь они катались и мраморно щелкали друг о друга.
* * *– Откуда, откуда у них все это берется, а? Агрессия! Хамство. Неуважение к старшим, в конце концов. Вот из таких маньяки-то и вырастают! – кипятилась, сидя на первом сиденье возле двери, старушка с коричневым лицом, напоминающим сушеный финик.
– Да, наглости нынешним не занимать, это точно, – поддакнул бабке мужик в красном пуховике. – И вообще. Дороги-то, гляньте, как занесло – по всему городу транспорт стоит! Если б нам тут всех и каждого ждать – тоже застрянем ведь. И что тогда? Охота вам, девушка, пешком по сугробам переться? Ну, отвечайте – да или нет?
– Нет! – зло выкрикнула девица. – Но вы тоже все хороши. Это ведь ребенок!
– Ребенок! Понарожают всякие шалавы, а потом – здрасте, все им должны, личинусам этим. С какой стати? – фыркнула яркая блондинка в крохотной розовой курточке и высоченных лакированных сапогах.
– Житья нет от этой пацанвы. Это ж ханурики без стыда, без совести. Ворують, без очереди лезуть, а как ехать – так ничего у них нет, – скрипела бабка с лицом-фиником.
– Все равно! – злилась девица. – Все равно…
Но что именно все равно – не сказала. Замолчала, уткнув нос в искусственный мех потертой парки.
Люди в салоне троллейбуса номер 17 зафыркали – кто насмешливо, кто презрительно. Но по большей части – равнодушно.
– Водитель! Эй, водитель! – раздались впереди требовательные голоса. – Почему стоим?
– Светофор там.
– С каких это пор? Ерунду вы говорите.
– Не знаю ничего. Впереди стоят – и я стою. Хотите – идите сами смотреть, что там. А я здесь подожду, в тепле…
В это мгновение в троллейбусе погас свет.
По салону прокатился разочарованный вздох.
– Ну что, граждане, с наступающим вас. Как говорится – здравствуй, жопа, Новый год!.. Выходите все. По одному, с вещами…
– Что за шуточки?!
– Тюремный юмор…
– Никаких шуток, – криво ухмыляясь, сказал водитель. – Обрыв на линии. Все этот снег проклятый, чтоб ему пусто было. Выходите! До прихода аварийки я с места не сдвинусь.
Ворча и ругаясь, пассажиры потянулись к выходу, к открытым дверям. Вылезать из тепла наружу, в темноту и метель, никому не хотелось. Мыслями все они были уже дома: сидели за столами, в кругу родных и близких, набивая животы деликатесами и выпивкой…
