– Тише ты, – взмолилась Уля, подхватывая его под локоть, и Рэм зашипел сквозь сжатые зубы.
Скрипучие двери лифта никак не желали закрываться, а Варя все стояла к ним спиной в этой своей цветастой кофточке, в плотной юбке до колена, с наспех заколотыми волосами. Такая домашняя и теплая. Такая неуместная здесь, в белых равнодушных стенах больницы. Рэм не сводил с нее глаз, тяжело опершись на стенку лифта. Уле показалось, что он сейчас рванет наружу и дальше, вдоль по коридору, чтобы снова прижаться лицом к Вариному плечу, вдохнуть запах дома и уюта, который она несла с собой, как знамя, куда бы ни шла. Но двери с лязгом поползли навстречу друг другу. Когда лифт нехотя тронулся вниз, Рэм со всей силы ударил по стене кулаком и тут же скорчился от боли.
– Мы можем вернуться, – чуть слышно пробормотала Уля, старательно делая вид, что не заметила ни глаз, предательски блестевших в тусклом свете лампочки, ни спазма, прошедшего по лицу.
– Вызывай такси, – процедил он в ответ, стараясь дышать глубоко и ровно.
Получалось плохо. Как и идти по коридору, как и спускаться по низкой лестнице. Его движения становились все медленнее. Это туман набирал молочную силу.
Ульяна держалась чуть позади, старательно улыбаясь в ответ персоналу, который, впрочем, если и смотрел на них, то равнодушным, скользящим мимо взглядом. Когда человек идет по этому коридору к выходу сам и не просит помощи, есть ли смысл обращать на него внимание? Вот если бы Рэм рухнул сейчас на пол, разбрызгивая по сторонам кровавые ошметки отмирающих органов, может, кто-нибудь и спросил бы, все ли у них в порядке. Или нет. Проверять Уле совершенно не хотелось.
Они нырнули в мягкую, пахнущую химической хвоей «Ладу» цвета грязного асфальта и отправились к дому Артема. Иного маршрута Уля просто не сумела выдумать. Возвращаться в коммуналку, где Оксана либо отмывает полы от крови дяди Коли, либо дает показания полиции, не было ни желания, ни смысла. Рэму нужен был покой. А Ульяне – тишина и время на то, чтобы обдумать все случившееся за последние часы. И решить, что же делать дальше.
Им подозрительно везло. Мамы у дома не оказалось. Безлюдный двор сковало морозцем. Когда Уля выбралась из машины, отдав таксисту остатки сдачи, полученной с утра, Рэм уже присел на низкую лавочку. Он задрал голову, всматриваясь в низкие серые тучи. Ульяна тихонько присела рядом.
– Сейчас передохнешь, и будем подниматься. Осилишь второй этаж?
– Тихо, – махнул он рукой, закрывая глаза. – Слышишь?
Уля прислушалась. Ветер нес по двору шелестящий пакет, по дороге за домом проехала тяжелая машина, загремела на переходе и скрылась за поворотом. У соседнего подъезда нервно говорила в трубку женщина средних лет. Где-то на верхнем этаже хлопала на ветру форточка.
Не понимая, о чем речь, Уля потянула Рэма за рукав куртки.
– Ты замерзнешь, пойдем.
– Тихо, – шикнул он снова. Губы расползлись в слабой улыбке, нижняя чуть отставала от верхней, и Уле стало совсем уж тяжело дышать от щемящей жалости. – Сейчас пойдет снег. Неужели не слышишь?
Он облокотился на деревянную спинку лавочки, вытянул ноги и замер. Его дыхание наконец выровнялось, он больше не хрипел и не ежился. Помогли ли полынные таблетки, наспех проглоченные в палате, или сам побег из белоснежного плена больницы подействовал так оживляюще, но Рэму определенно стало лучше. Поэтому Уля не стала спорить, а только прижалась к его боку, надеясь поделиться крохами тепла, и притихла, вдыхая сухой морозный воздух.
А тучи тем временем опустились совсем низко. В них не было ни грозовой синевы, ни тоскливости затяжного дождя. Они несли в себе снег. Теперь и Ульяне казалось, что она слышит его нетерпеливый шепот, поскрипывание острых краев снежинок, бормотание и мольбу земли, уставшей от осенней грязи, жаждущей сна и спокойствия.
Первая снежинка сорвалась с неба и медленно спланировала на Улино колено, но тут же растаяла, впитываясь в ткань заношенных джинсов. Осталось маленькое темное пятнышко. Рэм осторожно прикоснулся к нему пальцем.
– Ну вот, видишь… я же говорил! – Он улыбался, ни капли не стесняясь своей детской радости. – Мы с мамой всегда выходили слушать первый снег… Она говорила… черт! Да какая разница, что она говорила? Главное, вот – снег выпал. Мы до него дотянули. Есть что отметить. Не море, конечно, но и о нем можно потрепаться на небесах.
Рэм потянулся к карману, достал круглую баночку, вынул из нее капсулу – одна половинка белая, другая красная – и засунул в рот.
– Говорят, этим глушат даже онкобольных, мне точно должно помочь. – Он было попытался встать, но увидел, как болезненно съежилась Уля, и остался на месте. – Слушай, я не буду тебе тут глаза мозолить, честное слово. Отлежусь до завтра и свалю. Не переживай за меня. Тебе самой сколько дней осталось?
– Одиннадцать.
– И две вещицы? Хреново.
– Одна. Мне осталась одна вещица. Вторую я уже отнесла Гусу.
– Да? – Рэм оживился, ободряюще хлопнув Улю по коленке. – Значит, у тебя дела вполне себе? Здорово же! Вот и ищи третий подарочек, а я справлюсь. Забей. Все будет хорошо.
Он врал. Понимая прекрасно, что Ульяна видит его ложь насквозь. Но если жизнь из раза в раз сдает тебе дерьмовые карты, учишься держать хорошую мину при самой плохой игре. И эта его бравада делала Уле больнее всего.
– Не кисни только, давай еще немного подышим и пойдем, – попросил Рэм, откидываясь на скрипучую спинку. – Зима близко. – Он хмыкнул. – Что-то мне сегодня одни фильмы в голову лезут. – Помолчал, но в тишине его дыхание сразу становилось хриплым. – А ты пока думай, что попросишь у нашего старика Деда Мороза, когда все закончится.
Уля непонимающе вскинула глаза и только потом поняла, о чем говорит Рэм. В бесконечной погоне за полынью и от нее она напрочь забыла, зачем, собственно, начинала игру. О чем хотела попросить Гуса, как только третий подарочек ляжет в его старческую руку. Машина, квартира, много денег, любящая мама под боком и уютная слепота тотального бесполынья. Теперь все это казалось неважным. Пустым и глупым.
И, глядя, как медленно опускаются первые снежинки на черный от грязи асфальт, Уля отчетливо поняла, что хочет только одного – покоя. О чем еще просить всесильные законы жизни, как не об этом? Что нужно истерзанной плоти – земной ли, человеческой – кроме тишины? После долгой войны с самим собой и миром, готовым раздавить тебя, как муравья, глупо желать богатства и признания.
Забвение долгого сна под плотным одеялом снега – вот чего хотелось Уле. Чтобы миг замер, как вода, скованная льдом, а они с
