Стремительность смены масок испугала Ульяну еще сильнее. Она жалобно огляделась, но комната продолжала слепить ярким светом и равнодушной белизной.
– Тебе нужно исполнение желания, так? – продолжил Гус. – А мне – три подарочка. Потешь старика, принеси, что он просит. И будет у тебя все, что захочется.
– Кроме воскрешения, – чуть слышно выговорила Уля.
– Это было бы очень неуместно, знаешь ли, – совершенно серьезно ответил старик. – Все просто: у тебя целый месяц. Лунный, разумеется.
– А если я не успею?
– Ну, милая, плохой у тебя настрой! Не боевой. – Гус развел руками. – Не успеешь – твоя вина. Будешь мне служить. Но зачем сейчас о плохом?
– Что значит «служить»? – Голос красноречиво дрогнул.
– Не беспокойся, страховать неудачников, знающих, что они неудачники, я тебя не заставлю. И то хлеб.
Уля уже не удивлялась. Ни осведомленности, ни насмешливому тону, ни тому, как легко было соглашаться со стариком. Страшно до нервной икоты, но легко. Тело устало бороться, сердце лениво стучало. Ульяне хотелось спать. Забраться под одеяло как есть, в одежде и грязных ботинках, и не открывать глаза целый месяц. Целый лунный месяц.
«Так и будет. Только выиграй. И все закончится. И ты отдохнешь», – твердила она, уговаривая саму себя, но ноги продолжали трястись.
Тишина затягивалась, Гус продолжал сидеть на стульчике, потирая ладонями колени, а Уля прижималась к холодному кафелю, сама не замечая, как похожа сейчас на Рэма, стоявшего точно так же, с тем же выражением смертельной усталости и страха на лице.
Дверь открылась бесшумно. В проеме появилась долговязая фигура Анатолия. Переступая через порог, мужчина слегка нагнулся – то ли чтобы не задеть лысеющей макушкой потолок, то ли приветствуя старика.
– Ну здравствуй, дорогой! – сказал Гус, улыбаясь.
Судорога, пробежавшая по лицу Анатолия в ответ, не укрылась от Ули. Мужчина боялся. Как и Рэм, как и она сама. Ему тоже смертельно хотелось оказаться где угодно, только не здесь, под ослепляющими лампами белой холодной комнаты. Но он все равно шел навстречу Гусу – покорный, сгорбленный, нескладный.
– Я тебе работенку привел, ну-ка, погляди. Ульяна! – Старик проворно вскочил, подтолкнул Улю вперед, приглашая Анатолия разглядеть ее получше. – Хороша девка, а? Ну, давай. Начинай. А я погляжу.
Глупая, несуразная в своей отвратительности мысль пришла Уле в голову, пока она смотрела на замершего перед ней мужчину в фартуке. Что, если он сейчас накинется на нее? Начнет раздевать или раздеваться сам? Что вообще могут сделать с ней эти странные люди – все, как один, сумасшедшие, все, как один, мужчины?
Прочитав внезапную догадку на ее застывшем лице, Гус презрительно хмыкнул.
– Нет, милая, Толя не по той специальности, что ты себе возомнила. И уж точно я не стал бы на это смотреть. – Он брезгливо поморщился. – Присаживайся в кресло, девочка, а одежду оставь при себе. Я не увижу под ней ничего нового… или приятного глазу.
Жар мигом проступил на щеках. Уля послушно кивнула и опустилась на мягкое сиденье, пока Анатолий отошел к стене и сгорбился над прикрытым простыней столиком. Раздался металлический лязг, потом скрежет ножек по кафелю.
Низко склонив голову, Толя тащил за собой трехногий столик, на котором стояла бутылка с мутной жидкостью, пара склянок поменьше и знакомая Уле машинка с иглой на конце.
Заканчивая школу, Ульяна решила, что это событие достойно быть увековеченным, да так, чтобы раз и навсегда. Грядущая взрослость пьянила голову, и они с Вилкой, хохочущие, обмирающие от страха и предвкушения, сбежали с последнего урока, чтобы сделать тату. Им было неважно, каким окажется рисунок: надпись, пчелка, кошачьи ушки или купола на всю спину. Главное – сделать это, не струсить, доказать, что тело, так сладко томящееся в школьной форме, принадлежит отныне только тебе самой – взрослой, имеющей право творить все, что заблагорассудится.
Они зашли в первый попавшийся на пути салон, там пахло дымом и чем-то запретным, манящим, кружащим голову. Пока за плотно прикрытой дверью мерно шумела машинка, девочки листали страницы каталога, высматривая тот самый символ, что станет первым знаком новой взрослой жизни.
Их выгнали на улицу спустя пятнадцать минут – как только длинноногая девушка с ресепшена поинтересовалась, сколько лет юным посетительницам. Конечно, по дороге домой Уля громко возмущалась, вторя раздосадованной Вилке, но в глубине души она испытывала облегчение. В жизни и так все было несладко – страх перед экзаменами, постоянные укоры мамы, плачущий карапуз-братишка… Не хватало только наспех сделанного тату.
Тогда они решили, что обязательно вернутся. Как только поступят и обретут желанное совершеннолетие. К осени идея забылась, вылетела из молодых шальных голов, как и все, заносимое туда попутным ветром тех беззаботных лет.
А теперь Уля с ужасом наблюдала за тем, как, продолжая прятать взгляд, горбиться и чуть слышно вздыхать, просовывает в перчатки свои грубые ладони Анатолий.
– Что… что вы делаете? – Голос дрожал. Уля загнанно обернулась на Гуса.
– О, ничего, что навредит тебе. Просто мы скрепим нашу игру, так всем будет интереснее, правда? Протяни ручку Толе и не дергайся, он этого не любит.
Анатолий, не произнося ни слова, сжал и разжал ладони, проверяя, ладно ли сели перчатки, потянулся к бутылке с мутной жидкостью и смочил в ней тампон. В воздухе повис острый запах дезинфекции, от которого в Уле мигом испарились последние силы. Она не могла бороться с сумасшедшим стариком, а испуганный мужчина напротив не был ее врагом, Уля понимала это со всей ясностью. Потому, когда Толя протянул ей раскрытую ладонь, она покорно вложила в нее свою.
Гус за спиной одобрительно хмыкнул.
Холодная влажная ткань ловко обтерла Улино запястье. Анатолий отложил в сторону тампон и взял тоненькую полупрозрачную бумагу, на которой вязью был нарисован знакомый травянистый орнамент. Такой же, что окольцовывал руку Рэма, стремящегося спрятать его под рукавом.
Уля в последний раз дернулась – слабо, почти незаметно – и обмякла. Когда калька внахлест легла на ее влажную кожу, она зажмурилась. Легкими, но уверенными движениями Анатолий прижал бумагу, аккуратно, почти нежно проводя подушечкой пальца по каждому листику, который покорно отпечатывался на запястье.
Пока он возился с машинкой, Уля продолжала сидеть, закрыв глаза и вжимаясь в спинку кресла. Она тяжело дышала, пытаясь успокоить пульс, бешено стучавший в висках. Несмотря на сомкнутые веки, Ульяна чувствовала, как внимательно следит Гус за каждым ее всхлипывающим вздохом, за каждым приступом дрожи, пробегавшим по телу. Злость кипела, мешаясь в небывалый бурлящий коктейль со страхом. Потому Уля заставила себя расслабить напряженную спину, глубоко вдохнула, успокаиваясь, и почти не испугалась, когда осторожные руки Толи смазали ее запястье чем-то жирным и вязким.
– Чтобы лучше скользило, – шепнул он и принялся за работу.
Время застыло. Боль, мигом пронзившая руку до самой кости, то отступала,
