С ужасом поднимаю на него глаза и теряюсь. Его глаза, они словно ожили, на короткое мгновение я там увидела что-то такое, от чего больно сжалось сердце.
- Я видел, как умерла твоя мать, - как раньше бесстрастно и без эмоций ответил монстр, но я ему не поверила. – Мы обменялись воспоминаниями о прошлом.
Что за бред, как это возможно? Откуда он знает, что она умерла? Кто ему рассказал? Настасья? Это невозможно! Его слова, нет, не так, его ложь заставляет вспоминать то, о чем не хочется вспоминать. Белая простынь, красная кровь, тонкая холодная рука мамы, и плач новорождённого ребёнка мелькают перед глазами. Отшатываюсь назад, с трудом держа равновесие, чувствую, что вот-вот расплачусь. Нельзя, мне нельзя показывать свою слабость! Отворачиваюсь, крепко зажмуриваюсь, и первые горячие слезинки стекают по щекам.
- А что видела ты? – повторяет он свой вопрос все тем же безжалостным голосом.
- Я ничего не видела, - рычу, потому что голос слегка осип, - и ты ничего не видел, меняться воспоминаниями невозможно!
Его дыхание обожгло моё ухо всего за секунду, до того, как он заговорил насмешливым голосом:
- «Теперь они твои дочери. Чтобы не случилось, ты должна думать в первую очередь о них, а не о себе».
Воспоминание затягивает в себя, теперь эти слова говорит не самодовольный монстр, а мама, ослабшим, но твердым голосом. Ее изморенное тяжелой беременностью и родами лицо было белым, как у мертвеца. Да она и была почти мертвой, ни одна повитуха не могла бы ее спасти с таким кровотечением, а врача звать было уже поздно. Жизнь угасала в ней, и на смертном одре, под религиозные завывания отца в другой комнате, мама переживала только о своих дочерях. В отце мама не видела опоры, ее вера в узы брака пошатнулась, когда он ничего не сделал, чтобы отвоевать наследство деда. С каждым годом и ребенком их отношения портились, они не ссорились, не скандалили, а просто жили в разных реальностях. Потом, напиваясь, отец звал ее по имени, все звал и плакал, говорил, что Софи была их последней надеждой. Надеждой, которой не суждено было сбыться.
Мама в последний раз коснулась свертка с маленькой Софи и навсегда закрыла глаза. Сестренка закричала, а старая повитуха оттащила меня от заляпанной кровью кровати. Она нагнулась ко мне и встряхнула, так что я перестала плакать и в испуге застыла.
«Ты слышала свою мать? Теперь ты в доме главная и должна смотреть за сестрами так, как бы это сделала твоя мать, и даже лучше. Так хотела твоя мать, а последнее желание умершего нужно исполнять.»
Последнее желание умершего? Как иронично звучат теперь эти слова. Рука сама дернулась дать монстру пощёчину, но он отклонился всего на несколько сантиметров, а я потеряла равновесие и чуть ли не свалилась на пол снова. В последнее мгновение он схватил и прижал спиной к своей груди, сжав плечи в стальных объятиях.
- Твоя мать была чрезвычайно жестоким человеком, раз приказала тебе отдать свою жизнь на воспитание младших сестер. Ей стоило подумать о том, что ты тоже ее дочь и ещё такой же ребенок, как и они.
Да что он знает о моей матери?! Кроме меня некому было смотреть за ними, никто бы не помог ни мне, ни моим маленьким сестрам. Мир жесток, а для детей без родителей вдвойне, не такого будущего я желала для своих сестер. Отец был бесполезен и беспомощен, он ничем не мог нам помочь тогда, кроме меня просто некому было о нас позаботиться.
- Не смей так говорить о ней! Ты ее совсем не зал! – кричу, стараясь отдавить ему ноги или хотя бы локтем ударить. – У такого монстра как ты нет права обвинять кого-то в жестокости!
Слишком сильный, чуть распрямился и мои ноги уже не касаются пола. Чувствую его дыхание на шее и оголенном плече, мурашки проходят по спине. Сердце ускоряет темп, моё тело как-то странно реагирует на эти «объятия». Вскрикиваю, когда во время нашей потасовки чувствую, как его губы касаются поцелуем шеи возле уха. Дергаюсь сильнее, стараясь дать ему затылком по лицу, но вместо этого он удерживает за подбородок, чтобы откинулась затылком ему на плечо. Тяжело дышу, все ещё пытаясь вырваться, но для него это ничем не больше сопротивления маленького котёнка. Его щека прижимается к моей, а в глаза лезут его длинные волосы, заставляя зажмуриться. Почему-то, кажется, что сейчас произойдет что-то ужасное, но монстр, словно в последнее мгновение передумал и коснулся губами моего уха.
- Повтори ещё раз, - тихо шепчет мне на ухо, заставляя дрожать то ли от страха, то ли от более постыдного состояния.
Не двигаюсь, пока его рука медленно спускается от шеи к вороту платья и забирается под него, сжав то, что ему не принадлежит. Почему-то вот такого поворота нашей «милой» беседы я как-то от монстра не ожидала. Хотя он такой бабник, как оказалось, что для него это вид пытки.
– Назови меня монстром еще раз! – потребовал он.
- Монстр, монстр! Грязный извращенец! Насильник, урод, эгоистичный ублюдок, бабник! – кричу во все горло, чтобы и за дверью услышали, не стесняясь в эпитетах и оскорблениях.
Доходит до того, что он сам зажимает рукой мне рот, чтобы заткнулась, для этого убрав, наконец, конечность с деликатной части моего тела. Он отпустил меня как-то резко и неожиданно. Чудом не свалилась в этих роскошных тапочках, но прибывая в эмоциональном порыве, схватилась за стул и попыталась ударить. Стул с грохотом врезался в стену, после ловкого маневра монстра, а он хватает меня за руку.
- В следующий раз ты тысячу раз подумаешь, прежде чем смотреть на меня с жалостью, чтобы не увидела в моих воспоминаниях, - он отталкивает от себя так же резко, как и схватил и добавляет ту странную фразу или слово, - Му Ре.
Натыкаюсь спиной на кого-то и с удивлением понимаю, что не заметила, как вошёл Маратик. Даже без стука появился, что-то в лесу сдохло, что ли? Это на него Настасья так влияет? Казалось бы, монстр сделал все, чтобы я не романтизировала сереньких, но Маратик как-то не тянет на такого же ублюдка, как его начальник. Может мне просто хочется надеяться на лучшее? Заместитель главнокомандующего как-то неоднозначно обошел меня и преградил путь к монстру своей не очень внушительной спиной. Он заговорил на их языке, но я не поняла ни слова. Как же все-таки действует тот переводчик? С
