А вот Руби Борух, глава банкирского дома, скрывался до последнего, всё время подсылая наёмных убийц, но люди полковника Никитина справились раньше, зачистив весь небольшой, но дружный клан Борухов. Они вообще всегда успевали раньше, за что Горыня про себя звал их хунтятами, в честь Кристобаля Хунты[29], который, как известно, тоже любил успевать раньше.
После зачистки тайной финансовой элиты дела сразу пошли легче и проще, особенно первое время пока агентура финансового интернационала не очухалась. А дальше подтянулись региональные службы безопасности, беспощадно пропалывавшие свои огороды, не давая завестись вредителям.
Пройдя через Учительский переулок, князь вышел на просторный Перунов проспект, за которым находился Мемориальный парк.
– Рота, смирно! Равнение нале-во! – Высокий капитан, сопровождавший группу солдат в ещё необмятых парадных егерских мундирах, с задорно блестевшими кортиками на поясах и эмблемой Первого Особого Корпуса, перешёл на строевой шаг, и чётко, словно на плацу, солдаты промаршировали мимо князя, который тоже откозырял молодым егерям.
Это полки егерей и пластунов наводили ужас по всей Франции, отлавливая некромантов и приводя приговоры полевых судов в исполнение. Это они после чудовищного трёхсоткилометрового марша ударили в стены хорватской крепости Книн, где скрывался беглый магрибский маг Абу Син, и похоронили его под завалами старого замка. Так что гвардейское достоинство егеря носили по праву.
Чем ближе Горыня подходил к парку, тем чаще попадались группы людей, но никто не мешал ему и не приставал с вопросами. Военные отдавали честь, гражданские просто замирали, глядя на то, как он проходит мимо, и даже стайки школьников, вырвавшиеся на экскурсию в этот солнечный сентябрьский день, затихали глядя на явление живой легенды.
Перед парком стояла высокая, почти в десять метров, статуя Перуна, грозно нахмуренным лицом глядя в сторону запада, и с огромным двуручным мечом в руках. Меч в руках у статуи был настоящим, а не отлитым из бронзы муляжом. На этом настоял и сам Горыня, и государь Руси Григорий Мудрый.
И тогда русские кузнецы и ведуны сделали шестиметровый меч, который было не стыдно вручить богу войны. Из какого металла они ковали его и как закаливали, осталось секретом, но на сильном ветру сталь тихо звенела, словно меч пел бесконечную песню.
Горыня отдал приветствие образу Перуна и стал подниматься по широким гранитным ступеням вверх. Нога болела всё сильнее, но сегодня это не имело никакого значения.
Князь шёл туда, к своим, одевшись словно на парад, для того, чтобы уйти с честью, а не подыхая от тысяч старческих болезней в провонявшей потом и смертью кровати.
– Счетверённый крупнокалиберный пулемёт конструкции Остроградского – Стародубского «Горыныч» состоял на вооружении русской армии в период с семь тысяч триста шестьдесят третьего года по семь тысяч четыреста двадцатый год. – Преподаватель из ханьцев, который вёл экскурсию для двух десятков школьников, девочек в ярких платьицах и мальчишек в строгих костюмах, сразу признав князя, неожиданно для детей скомандовал звонким, срывающимся на фальцет, голосом:
– Класс. Кру-гом! Смирно!
К удивлению Горыни, все дети чётко повернулись через левое плечо и вытянулись прижав руки к бокам.
– Вольно, малыши. Вольно. – Князь сквозь расступившийся строй подошёл к пулемёту и вгляделся в тактический знак на противоосколочном щите. – Третья штурмовая. Имени Князя Барклая де Толли. – Он провёл пальцами по стволу. – Да, поработала машинка. Это же из-под Нарвы?
– Так точно ваше высокопревосходительство. – Учитель кивнул. – Точнее из Нарвской крепости, северный равелин.
– Там они и остались. – Горыня снял фуражку и поклонился пулемёту. – Не смею прерывать ваш урок. – Он надел головной убор, но учитель остановил его.
– Скажите им, Учитель. Пусть помнят…
Горыня обвёл взглядом горящие детские глаза, вздохнул и спросил:
– Что самое дорогое в жизни и в смерти?
– Родители, государь, родина, вера отцов…
Дети шумно предлагали свои варианты, но князь поднял руку, останавливая шум.
– Честь. Честь всего дороже. Те, кто стояли насмерть перед врагами, бились и за веру отцов, и за родителей, и за родину, и за государя, и за своих детей. Но отними всё это у человека, и что останется? Только честь.
– А как такое возможно? – подал голос сероглазый мальчишка в мешковатом форменном костюме.
– Ну, вот был человек в дальних странах. А пока ездил, всё, что у него было, сожжено и разорено врагами. И ничего больше нет. Зато есть выбор, который делает человек. Идти дорогой чести или остаться гнить словно мусор. Ладожские рыбаки могли уйти в болота Суоми, и никто их бы не нашёл. Но они спрятали семьи и пришли под стены Нарвы, чтобы дать свой последний бой. Подарили нам ещё два часа бесценного времени. Подарили ценой своей жизни. Триста семьдесят два человека с ружьями против пулемётов и пушек.
Горыня приложил ладонь к фуражке и, кивнув детям, пошёл дальше.
Пушки, самолёты, даже закопанные в землю подводные лодки, установленные по бокам аллеи, были не абстрактным оружием, а каждый экспонат имел собственную героическую историю, как избитая снарядами гондола дирижабля – бомбардировщика «Беспощадный», принимавшего участие в налёте на Париж. Ему было что сказать каждой из этих когда-то смертоносных железок, а теперь просто экспонатов, отдыхавших от ратного подвига.
По решению Имперского Совета, ни один экземпляр оружия, выставленного в мемориале, не стали холостить, приводя в нерабочее состояние, а наоборот, то, что пришло в негодность после боевых действий, было тщательно восстановлено, и любой из стоявших здесь образцов был готов и к походу, и к бою.
Пройдя длинной дорогой к огромному зданию мемориала, Горыня уже стал немного задыхаться, но оставалось совсем немного. Свернув в сторону и пройдя по небольшой дорожке, остановился возле кованых ворот, с удивлением глядя на закрытые створки.
– Что за…
Цепь и висячий замок на воротах, а также короткая надпись сообщали, что посетителей не ждут до седмицы[30], а кому ну совсем невтерпёж, могут записаться на экскурсию в директорате.
Меч Святогора звякнул рассекаемой цепью с лёгким презрением и, довольно свистнув, скрылся в ножнах.
Мемориальная усыпальница тоже была не малых размеров. Сто на пятьдесят метров, и в два этажа, она уже не вмещала всех, кто должен быть похоронен здесь, и строители собирались сделать ещё один, подземный, этаж.
Горыня коснулся кончиками пальцев последнего пристанища императора Михайло Третьего, вздохнул, окинув взглядом стоявшие рядом саркофаги его жён, и уже не отвлекаясь прошёл к своим.
Как ни берёг Горыня своих лапушек, одна за другой ушли все, пополнив склеп пятью каменными саркофагами.
Катя, родившая ему трёх дочерей, ушедшая в сто двадцать, тихо и спокойно Анфиса, давшая роду двух сыновей и дочь, глупо и не к месту получившая пулю от толпы бандитов на
