Почему?
– И ведь Онтос пустил ее на возвышение, – произнес Фантастес полушепотом. – Мы тогда должны были понять, Вилли. Должны были. Как же это мы не подумали.
Кэй опустила голову и посмотрела на себя; ее ощущение времени и места по-прежнему было расстроено. На потертых коричневых ботинках виднелись шрамы от мороза и льда, кое-где их поцарапали острые камни горы. К внутренней стороне стопы присох нильский наносный ил, оставив полоски, ставшие теперь на холоде почти белыми. Следы имелись и от соленых брызг на пристани в Патрах, и, на манжетах брюк, от травы… где? У Дома Двух Ладов. Вокруг талии она чувствовала хлопчатобумажный валик подвернутого вверх легкого халата, который Вилли дал ей в Александрии – нет, в воздухе над Александрией. В полете. А поверх халата – тяжелая куртка, которую Ойдос выкопала, порывшись в старом шкафу, немыслимо древнее одеяние со следами старухиных слез. Кэй не могла охватить все это умом. Она чувствовала себя какой-то отощавшей, ноги под плотной, запятнанной тканью брюк казались по-новому жилистыми. Она подняла кисти рук; они выглядели прежними, только кожа где-то слегка потрескалась, где-то заживала старая царапина, костяшки покраснели от холода.
Фантастес, стоя чуть левее нее, выставил вперед свои неловкие старческие ладони, сложив их чашечкой, как если бы хотел взять ее руки в свои. Но он не стал их брать.
– Дитя мое, помнишь ли ты что-нибудь из того, что сейчас говорила?
Кэй наконец подняла на него глаза, щурясь от ветра.
– Кэтрин, – сказал ее отец, – некоторое время назад ты встала, пошла прямо ко мне и положила ладони мне на лицо. Ты уверена, что не помнишь этого?
– Нет, не помню.
Почему никто не хочет до меня дотронуться?
Ее отец повернулся и посмотрел на Вилли. Взгляд духа, когда он оторвал голову от рук, был таким изможденным, зрачки такими чернильными, щеки такими морщинистыми… Кэй почему-то это порадовало, даже хихикнуть захотелось.
– Объясни ей, Вилли.
Вилли выставил перед собой руки, приподняв горсти.
– Кэй, я кое-чего не стал тебе рассказывать про Невесту, когда передавал старые истории о том, как она явилась Орфею. Почему не стал? Думаю, надеялся, что это правда, но боялся, что нет. – Он умолк, сомкнул руки и довольно долго на них глядел. – Говорили, что Орфей упоминал про ее шепот: ее губы, мол, загадочно шевелились, когда она скользила между деревьев или показывалась из-за угла. Говорили, что этот шепот притрагивался к нему, когда он спал: другие во сне видели и чувствовали свои мысли-грезы как движущиеся картины, он же их слышал, а если видел, то не вещи, а слова, вплетающиеся и выплетающиеся из него. И говорили еще, что, когда он научился призывать к себе Невесту, когда она стала приходить по его зову запросто, почти как близкая родственница, – говорили, он понял тогда, что слова, которые она шепчет, это не что иное, как его собственные слова.
Кэй стояла, дрожа на зябком ветру. Отец сидел очень близко от нее, сестра тоже, ее окружали друзья, которым она доверяла, к которым прониклась теплыми чувствами, – но мгновенно в ней запульсировало одиночество, стало циркулировать по рукам и ногам, как холодный жидкий свинец, нагнетаемый из живота. Она отступила назад, к мостовой, по которой, она помнила, потоком двигался транспорт, – но ей было все равно.
– Я не понимаю. Вилли, почему ты мне это рассказываешь?
– Последние несколько минут, Кэй – нет, дольше, – ты рассказывала историю вместе со мной. Теми же словами. Ты не повторяла за мной – нет, ты произносила те же слова одновременно со мной. Все до единого. Не раньше и не позже. Ни слова не пропустила. Когда я пробовал прервать рассказ, изменить его, уйти в сторону, потерять нить – похоже было, что ты и это знаешь, и, что бы я ни делал, ты делала это вместе со мной. Казалось, тебе известно, почему я говорю то, что говорю. Мало того: казалось, ты произносишь эти слова через меня.
– И что это значит?
Всем своим истомленным телом Кэй стремилась к отцу, желая, чтобы он взял ее и отвез домой. Да скажите же мне кто-нибудь – что все это значит?
– То, что я думаю, не имеет смысла, – сказал Вилли.
Кэй оцепенела.
– То есть ты думаешь, что я…
– Нет, – сказал Вилли. – Я …
– Да, – решительно проговорил Фантастес. – Да, я так думаю.
– И я, – промолвил Рацио и встал на ноги. – Хотя такого сюжета я не выстроил бы со всеми духами-причинами на свете.
– Хотя такой картины я не смог бы нафантазировать со всеми листьями с дерева из Библа.
– Похоже, мы… может быть, мы, наконец, знаем, кто ты есть, – сказал Вилли.
– Я знал, что ты отыщешь меня, – сказал Нед Д’Ос. – Теперь нам все по плечу.
Кэй смотрела на отца, на его запачканную, мятую одежду, на грязные волосы, на небритое истощенное лицо, в глаза, где раньше было столько игры, щедрости, тепла. Теперь они, казалось, глядели холодно, оценивающе.
Все это было подстроено.
Она не могла к нему подойти.
Ты подставил меня. Да? Подставил?
Она содрогнулась. Ариадна. Ее непонимающий взор остановился на каждом из остальных по очереди. На Рацио она глядела дольше: старый дух левой стороны улыбался необычной для себя широкой и теплой улыбкой, и Кэй, понимая эту необычность, захотела улыбнуться в ответ, захотела взяться за его оливковые руки, и пуститься в пляс, и издать радостный крик, и запеть, ведь, что ни говори, это триумф, их победа, конец ее поисков, ведь все это было ради чего-то, и они это сделали… но нет. Какой-то мышечный комок сдавливал ей затылок, и вся голова была будто сжимающийся кулак.
Ариадна. На нее предъявили свои права боги. Ее нить была не человеческая.
У нее не было сил думать, и она не думала: просто повернулась и, ни секунды не мешкая, пошла по улице прочь от всех – двинулась к реке, туда же, куда ехали машины. Даже если бы задалась вопросом, последуют ли за ней остальные, это было бы ей безразлично; голова, пока она шла, была целиком занята другим, заполнена ощущениями: она чувствовала ветер, по-прежнему дувший в затылок, жесткость и холод
