– Я все сказал, – промолвил он напоследок и сел.
Долгое молчание Тканья, которое последовало за этими словами Гадда, казалось еще более глухим, чем каменное безмолвие голых стен в концах зала, вздымавшихся от пола до дубовых балок наверху. Кэй боролась с подступающей паникой – а тишина между тем длилась, Вилли бездействовал. И тут внезапно из уст духа, сидевшего в трех шагах от ее табуретки, раздалось пугающее, створаживающее кровь:
– В цари его!
В сердце Кэй вместе со страхом взбухала ярость: крик не просто раздался, его подхватили – сначала двое-трое, потом пятеро, потом два десятка, и вот уже сотни духов это скандируют, причем все более и более дружно. Полнейший ужас, разочарование, отчужденность – вот что испытывала Кэй, сидя на своей табуретке и начиная сдуваться под давлением этого крика. Долго она не смела поднять глаз от пола, даже мельком взглянуть на Вилли или Флипа; а когда наконец взглянула, лучше бы она этого не делала.
Потому что Флип уже не улыбался – он скандировал вместе со всеми. Мало того, он принялся стучать ладонями по скамье, выказывая яростное нетерпение. Попытавшись встретиться с ним взглядом, Кэй не нашла в его глазах узнавания. И что же, подумала она, – все было только ради этого? Вся дружба, все предательства, все примирения, все истории, все доверие – только ради этого? Чтобы мы оказались здесь, перед лицом этих событий, этой судьбы? Вилли по-прежнему безучастно вертел челнок. Кэй вдруг мучительно пронзила мысль – она вспомнила, что́ ей говорили: Гадд и раньше хотел царской власти над Достославным обществом, но, согласно обычаю, для воцарения нужен автор. Элл сидела на своей табуретке, моргала и явно была в ужасе, явно очень-очень хотела перебежать через узкий проход и спрятаться в объятиях сестры. Никогда еще она не представлялась Кэй такой маленькой – и такой важной.
Дальнейшее произошло, казалось, очень быстро: Гадд прошел со своим стулом через зал, поставил его и сел напротив станка, перед тронами двенадцати рыцарей; Флип поднялся со скамьи и принес Рацио бархатный мешочек, где – поняла Кэй по его форме и размеру – лежала корона; духи принялись скандировать еще громче; трое младших духов левой стороны, очень хорошо, судя по всему, зная свою роль, спустились с возвышения и, пройдя по проходу, вдруг схватили Элл, а потом вернулись к станку, неся ее на руках. У Кэй возникло побуждение броситься следом и попытаться любым способом вырвать у них Элл – но крики и жесткие вытянутые лица множества духов устрашили ее.
Как будто во сне, под непрекращающееся скандирование, трое духов левой стороны поставили Элл на возвышение перед Рацио; тот, держа ее ладони в своих, помог ей поднять корону перед собравшимися. Флип занял место справа от станка, десять рыцарей сидели на тронах на возвышении, и все – включая Вилли, который наконец, слишком поздно, поднял свою изможденную голову, – смотрели на происходящее. Рацио – он был на ногах – раздувался от высокомерия, которое Кэй увидела в нем еще тогда, в день их приезда в Рим. Он высоко вскинул подбородок, глаза под тяжелыми веками, казалось, нехотя смотрели на то, что мало его касалось. Кэй сверлила мысленно их сердца, глядя, как они предают себя, всю историю своих испытаний и перемещений, дружб и откровений, все, что они перенесли и перестрадали вместе. Теперь Рацио опустился на одно колено, а на другое показал Элл, давая ей понять, что она должна встать на него и с высоты возложить корону на голову сидящего Гадда, чье лицо было до последней складки, до последней волосатой бородавки воплощением полновластия.
Как только Элоиза, подняв корону, которую украшал изысканный орнамент из слоновой кости, витых раковин и сюжетных камней, мягко водрузила ее Гадду на голову, скандирование переросло в дикое громовое ликование, от которого волосы на затылке у Кэй встали дыбом. Впервые за день она ощутила не злость, не гнев, а самый настоящий страх. Под радостные возгласы, под громкое «ура» со всех сторон Гадд поднялся на ноги, и теперь он стоял неподвижно, слушая, как духи продолжают дружно приветствовать его – не все, конечно, подумала Кэй, неуверенно оглядывая зал, но в достаточном количестве, чтобы звучало мощно, подавляюще. В достаточном, подумала она, чтобы заглушить остальных.
Бо́льшая часть духов в зале еще кричала, когда Флип, потянув Элл за маленькую ручку, медленно двинулся с ней от забытого станка обратно. Когда они, идя мимо Кэй в заднюю часть зала, приблизились к ней, она сполна почувствовала боль потери, как от ножа, выворачивающего ей нутро. Вот, оказывается, ради чего было все. Вот ради чего – все поиски, все открытия, все жуткие утраты и обретения. Чтобы пройти через все – и потерять ее в конце. У меня двенадцать ночей было, чтобы спасти вас всех, и в двенадцатую я спасовала.
И какое-то время ей было безразлично.
Я слишком устала.
Когда Флип подошел совсем близко, она посмотрела ему в лицо. И в сердце сам собой вспыхнул гнев. У него было все то же выражение лица, веселое и какое-то развинченное, чем-то поглощенное и вместе с тем безбашенное, но теперь он, проходя, взглянул ей прямо в глаза удерживающим, неотпускающим взглядом, которого она, показалось ей, не сможет вынести. Все в ней напряглось и похолодело, голову расперло изнутри что-то невыносимо гудящее – кровь, она знала, ледяная вздымающаяся кровь.
Но затем, внезапно и до того мимолетно, что Кэй тут же засомневалась, не привиделось ли ей, Флип… подмигнул. Ее мысли завертелись волчком. Она сидела онемевшая и неподвижная – приговорена, помилована, снова приговорена, снова помилована… то ли сгорбиться безнадежно, то ли расправить победно плечи?
Флип между тем вышел из зала, Элл вместе с ним, и крики начали понемногу утихать, а потом, как будто не выдержав своего совокупного веса, и вовсе умолкли. Гадд, похоже, хотел заговорить; но, едва он воздел правую руку и многозначительно набрал в грудь воздуху, шторы позади Кэй раздвинулись и в зал решительной, целеустремленной походкой вошел ее отец.
Пять десятков длинных шагов – и он, покрыв всю длину потрясенно молчащего зала, встал перед станком и свежекоронованным царем. Простым движением, без церемониальных прикрас, он опустился на одно колено и, прямо обращаясь к Гадду, попросил – опять-таки неприкрашенно, – чтобы царь в торжественный день своей коронации даровал ему милость.
Кэй отчетливо видела, что Гадду неуютно. Он по-прежнему стоял около станка, у которого безучастно сидел Вилли; одиннадцать рыцарей, включая Рацио, вновь занявшего свое место, сидели на тронах позади него; и всем было очевидно, что ему
