Катриона ничего не знала о заговоре, устроенном ее отцом. Он не посвящал ее в свои планы и даже намеком не выдал своих намерений, видимо, полагая – и справедливо полагая, – что она перепугается до смерти и все разболтает мужу. Своего мужа Катриона боялась почти так же сильно, как и отца. Она сама не знала, почему. Брайс не был злым человеком. Никогда ее не обижал, и в постели с ним ей не было больно, даже в самый первый раз, несмотря на все кошмарные рассказы ее старших сестер, вышедших замуж раньше. Он был с ней обходителен, щедр на подарки, не лез в душу и даже искренне обрадовался ее беременности. Но все-таки всякий раз, когда Катриона смотрела в его лицо, у нее кровь застывала в жилах. Не из-за шрамов – по правде, на шрамы Брайса Катриона вообще не обращала внимание, в ее глазах они вовсе его не уродовали, – а из-за чего-то, что она всякий раз угадывала в глубине его зрачков. Там пряталось НЕЧТО, так глубоко, что Брайс, должно быть, и сам не подозревал об этом. Хотя иногда она видела, как он стоит у зеркала, оперевшись на столик обеими руками и словно выглядывая что-то на дне собственных глаз. Что-то или кого-то. Катриона ничего не знала о своем муже, то есть знала не больше, чем любой придворный в Эрдамаре. Но она чувствовала нутром, что внутри человека, с которым ее соединил династический брак, живет что-то еще. Какая-то иная сущность. И вот эта-то иная сущность и заставляла Катриону дрожать и покрываться холодным потом, когда Брайс даже просто смотрел на нее, и особенно – когда к ней прикасался.
Но в то же время Катриона понимала Брайса, может быть, лучше всех, за исключением его брата-короля. Всю беременность она неистово молила Светлых богов о дочери. Но Светлые боги сочли ее молитвы недостойными и наказали ее – их обоих, – ниспослав сына. Все рухнуло в тот же миг. Король поздравил ее, но улыбался при этом так жутко, что Катриона проплакала потом всю ночь. И Брайс, вернувшись из своей поездки за Долгое море, тоже не пытался скрыть досаду. Не у него должен был родиться сын. Это посеяло раздор между братьями, и Катриона холодела, понимая, что она, как виновница этого раздора, рано или поздно понесет кару.
Но и предположить не могла, что эта кара окажется такой… изощренной.
Ее отец поднял бунт. Он решил посадить сына Катрионы на митральский трон – разумеется, не спросив, хочет ли этого она. Катриона не хотела. Не потому, что ее страшила власть – хотя и это тоже, – но потому, что она знала: Брайс такого ни за что не потерпит. Он никогда не позволит использовать ни себя, ни своих детей против короля Яннема. Его преданность брату была безграничной, неистовой, почти слепой. Хотя Брайсу не нравились многие действия Яннема, особенно когда доходило до арестов и казней, но он все равно не пошел бы против брата, хотя по-прежнему смел ему возражать – только он один и смел. Катриона могла лишь гадать, успели ли зародиться в Брайсе отцовские чувства к сыну: он видел ребенка лишь несколько раз, а на руках держал, как ей потом сказали, только во время обряда освящения. И имя выбрал такое, что Катрионе было стыдно произносить его вслух… Нет, она не знала, успел ли Брайс полюбить их сына. И понятия не имела, как он поступит, когда – и если – вернется. Будет ли защищать свою семью любой ценой или снова встанет на сторону брата, как преданный вассал, пожертвовав ради сохранения власти Яннема всем, что есть у него самого…
Когда он вернется. Если он вернется. Об этом думала Катриона, дрожа под распахнутым окном и тряся колыбель с плачущим сыном.
Стукнула створка двери. Катриона испуганно оглянулась – каждый раз при этом стуке она ждала, что в ее спальню ворвется муж или деверь с мечом наголо, – и увидела свою фрейлину, леди Аллену.
– Моя леди, здесь лорд Айвор, он желает…
– …видеть свою драгоценную дочь и не менее драгоценного внука, что же еще, – протянул лорд Глендори, бесцеремонно отодвигая в сторону замешкавшуюся фрейлину. На его красивом, нестаром еще лице играла сладкая улыбка, слегка скисшая от звуков младенческого рева. – Леди Аллена, заберите моего внука и успокойте.
– Но мой лорд, мы уже все испробовали, он никак не…
– Так дайте ему вина. Или макового молока. Или позовите магов, чтобы навели сонное заклятье. Мне объяснять вам, как нянчить детей?
– Но, мой лорд…
Катриона сделала фрейлине быстрый знак. Та умолкла, и, бросив на лорда Айвора осуждающий взгляд, подошла к колыбели и взяла на руки надрывающегося Алвура.
– Он скучает по отцу, – проговорила леди Аллена, тяжело глядя на герцога Глендори, и тот ответил очаровательной улыбкой, до сих пор разбивающей вдребезги женские сердца:
– Вы, я вижу, тоже скучаете по принцу Брайсу, моя леди. Как это печально.
Леди Аллена вышла, унеся младенца. Катриона какое-то время слушала затихающий в коридорах детский плач. Лорд Айвор постоял у порога, поигрывая своей излюбленной тростью с малахитовым набалдашником.
– Избавься от нее, – сказал он, когда все окончательно стихло. – Давно надо было это сделать.
«Я – законная супруга принца Брайса. Я – принцесса Митрила», – подумала Катриона и глубоко вздохнула.
– Аллена мне нужна, отец, – проговорила она. – Алвур к ней привык.
– Если привык, почему она не может заткнуть этого щенка? Заметь, я даже не спрашиваю, почему на это неспособна ты. Он орет уже сколько, сутки? Он спит вообще?
– Ему неспокойно. И мне тоже.
– Ну еще бы. А уж как неспокойно мне. Но разве это кого-то волнует? Разве кто-то здесь ценит все, что я для вас сделал?
Лорд Айвор прошелся по комнате, постукивая по полу тростью. Катриона сидела неподвижно, сложив на талии руки и чуть заметно сжав складки на юбке подрагивающими пальцами.
«Я – принцесса Митрила».
– Мы вас об этом не просили, – очень тихо сказала она.
Лорд Глендори, круто развернувшись, метнул в дочь презрительный взгляд.
– Разумеется, не просили. Дай тебе волю, ты бы так и провалялась на перинах, забившись в угол и рожая детишек, как наседка. Не худший
