Но королева Ингери так и осталась в храме. На священной земле, где мог попросить убежища любой преступник – и ни один из митрильских солдат не дерзнул бы переступить порог этого убежища. Ситуация выглядела патовой, но лорд Глендори, побуйствовав немного, на время с ней смирился. В конце концов, Лорд-пресвитер на его стороне, а ставить палки в колеса, сидя в добровольном затворничестве, королева Ингери никак не могла.
Герцог так думал, потому что плохо знал женщин. Во всяком случае, таких женщин, которые не дрожали и не опускали голову, когда он замахивался на них своей тростью с малахитовым набалдашником.
– Я практически убедил Совет лордов короновать Арнольда, а меня назначить при нем регентом, – сказал лорд Айвор, и Катриона снова вздрогнула. До сих пор отец говорил об этом лишь как о ближайших планах. – Ты получишь статус королевы-матери. Но править конечно же буду я – пока твой сын не подрастет. Совет уже готовился официально огласить это решение, когда вдруг пришла весть из Храма. Королева Ингери утверждает, что беременна.
Катриона распахнула глаза. Встретилась взглядом с отцом – и тут же опять потупилась, но успела заметить в холодном взгляде лорда Айвора, наравне с раздражением и решимостью, легкую тень страха. Это было так… так странно. Она никогда не думала, что ее отец может чего-то бояться.
– Ее уже осмотрели лекари?
– Конечно! Что за идиотский вопрос! Разумеется, они сразу же ее осмотрели. Но говорят, что пока не могут с уверенностью ни подтвердить беременность королевы, ни опровергнуть. И как только это стало известно, Совет тут же пошел на попятную. Мол, а что, если Ингери родит сына – ведь тогда это получится законный наследник короля Яннема! И Арнольд потеряет все права. Ты понимаешь, что происходит, девочка?
Катриона не понимала. Во всяком случае, ничего, помимо того, что смертельная угроза, уже несколько месяцев висящая над ней и ее сыном, никуда не пропала, но стала лишь еще серьезнее. Катриона сглотнула и ответила:
– Да, отец. Я понимаю.
– Очень хорошо. Ты должна пойти к ней.
– К ней?
– Ну да, к королеве Ингери. Ни меня, ни кого-либо из моих людей жрецы не пропустят. Но ты, детка, – лорд Айвор тронул дочь за подбородок, приподнимая ее голову, – ты, чистая моя душа, невинна, как светлый дух. И сама только недавно стала матерью. Естественно, что тебе захочется проведать свою невестку, которая тоже в тягости, да еще при таких прискорбных обстоятельствах. Думаю, она не откажется тебя принять. Ведь она знает, и все знают, что ты бесполезная клуша.
– Вы желаете, батюшка, чтобы я ее отравила?
Лорд Айвор взглянул на дочь с удивлением, словно совершенно не ожидал такого вопроса.
– Нет. Нет, хотя это было бы, конечно, лучше всего… но ты все равно не сумеешь. А если и сумеешь, всем сразу станет понятно, что это ты, а я не хочу лишний раз настраивать против нас народ. У нас и так достаточно недругов. Я лишь хочу, чтобы ты выяснила, действительно ли она беременна. Если нет, о ней можно просто забыть. Рано или поздно она все равно выйдет из этого проклятого храма.
– Отец! Вы богохульствуете!
– Да, да, – рассеянно отозвался лорд Айвор, выпуская ее подбородок. – Так было бы, конечно, лучше всего. Я думаю, она лжет и просто тянет время, надеясь, как и твоя треклятая леди Аллена, что Яннем вернется с того света. Но если это не так, и Ингери впрямь беременна… тогда следует хорошенько подумать, что нам с этим сделать. Очень хорошо подумать, Катриона. Не спешить. Срок у нее небольшой, даже если это и правда, так что время у нас еще есть. Ты все поняла?
– Да, батюшка.
– Славная моя девочка, – лорд Айвор снова погладил Катриону по волосам, наклонился и тронул ледяными губами ее пылающий лоб. – Умница. А от Аллены все-таки избавься. Я пришлю тебе человека, чтобы сделал все тихо.
Королева Ингери, в бархате и шелках, сидела на каменной скамье напротив куцего соломенного матраца, служившего ей постелью, и глядела на то самое небо, что так тревожно разглядывала леди Катриона. Низкое, серое. Она тоже думала о том, что скоро зима, и гадала, принесут ли ей в келью света и дров. Она не была в этом уверена. Жрецы Светлых богов блюли аскезу и того же требовали от страждущих, которым предоставляли убежище. Спасительная келья, из которой Ингёр выходила в последние несколько месяцев лишь пару раз в день, размять ноги в тесном храмовом дворике, мало чем отличалась от тюремной камеры.
Разве что тем, что дверь не запирали, и она могла не вздрагивать, слыша снаружи шаги и гадая, не ее ли палач приближается к каменным стенам.
Ингёр накрыла ладонью живот и закрыла глаза, зашевелила губами, повторяя с детства привычные слова молитвы. В отличие от Катрионы, она не на-деялась, но лишь делала то, что считала своим долгом. И само осознание того, что она свято выполняет свои обязанности, придавало ей сил – и помогло бы взойти до плаху, если бы до такого дошло. Впрочем, Ингёр знала, что узурпатор не станет казнить ее прилюдно. Скорее пришлет кого-нибудь, чтоб удушили во сне.
Она снова погладила ладонью живот, глядя в узкое окно и думая о чайках, с криками носящихся над морем у берегов, где она родилась, так далеко отсюда.
В дверь робко постучали. Ингёр не принимала гостей, но по робости этого стука сразу же поняла, кто к ней наведался. Она повернула голову к двери и негромко сказала:
– Входите, моя леди. Я давно вас ждала.
Леди Катриона, ее невестка, переступила порог и остановилась, смущенно теребя складки юбки, словно девчонка, которую вот-вот собираются высечь за мелкие шалости. Она была старше, чем Ингёр, но дочь Харальда Тьедмурда смотрела на свою невестку, как на сущее дитя. Ей было жаль ее, хотя к жалости примешивалось затаенное негодование. Распорядись боги иначе, стань Ингёр женой принца Брайса, уж точно не дрожала бы и не мямлила. С Брайсом, как знала Ингёр по собственному опыту, можно хотя бы открыто говорить. С ним можно вести дело. В отличие от своего брата-короля, он никогда никого не стремился унизить.
– Мне захотелось вас навестить, – пробормотала Катриона.
Она тоже была одета в шелка, подбитая беличьим мехом мантилья падала на пыльный затоптанный пол кельи. Добронравная леди навещает заключенную в тюрьме, право слово. Ингёр поморщилась.
– Я очень вам рада, – холодно сказала она. – Здесь никого нет, кроме монахов, а им запрещено
