Чуть дальше к востоку Рота Смерти билась с Кровавыми Учениками. «Грозовые вороны» обстреливали последний «Громовой ястреб» хаоситов. Предателей удалось отвлечь от Железной Гвардии, сдержать и пустить им кровь.
Жрец спрыгнул внутрь «Флегетона».
— Видел, сержант Гамигин? — спросил он.
Боец обеспокоенно кивнул.
— Надо оказать помощь капитану.
— Согласен, только переговори сначала с командиром гвардейцев. У Роты Смерти уже достаточно противников, новые ей не нужны.
Поняв намек Корбулона, сержант вызвал Райнекера по воксу.
— Полковник, мы выдвигаемся ближе к воротам для поддержки братьев. Крайне важно, чтобы до нашего возвращения вы оставались на нынешних позициях.
— Хотите сразиться вместо нас во всех битвах? — протрещал из динамика ответ офицера.
— Ничего подобного, но вы не должны вмешиваться в текущее боестолкновение. Как поняли?
Последовала пауза.
— Вас понял.
Гамигин взглянул на верховного жреца:
— Он послушает нас?
— Дай Император, чтобы послушал.
Мы — чернота. Мы — ярость. Наши построения разреженны и непостоянны, как и у наших врагов. Схватки ведутся один на один или между тройками воинов. На струях огня мы мчимся к небу, стремясь забраться выше неприятелей.
Все размывается.
Сливается в единое пятно.
Это Терра…
Нет…
Да…
Терра.
Размытие.
Противники; мои родичи; кровь; неистовство…
Измена. Худшее из предательств. Самые доверенные братья разрушают величайшую мечту.
Дай им отпор с несравненной яростью.
С нами Ангел. Я и есть Сангвиний! Ангел падает, падает… Он пал.
Кровь… Они забрали нашу прекраснейшую кровь. Разорви их на куски! Пусть заплатят своей кровью — пусть она струится неистощимыми потоками и зальет весь мир!
Кровь вздымается до неба и пробивает его.
Кровь есть ярость.
Кровь есть все.
Кровь всего живого…
Враг имеет наглость сражаться, сопротивляться правосудию. Мои братья ревут от возмущения.
Вокс-канал взрывается их гневными криками. Проклятия на высоком готике, обещания отомстить. Утверждения, что смерть Хоруса уже близка.
Звучит и бессловесный вой.
Далекое эхо стонет, что все мы безумны и реальна только схватка. Чей это вопль?
Ничей.
Пока я снижаюсь из высшей точки прыжка, ко мне приближаются четверо отступников. Их сущность переменчива (Ученики-Сыны-Дети-Альфа-Повелители-Железные) и незыблема (предатели). Пока противники летят вверх, я опустошаю в одного из них магазин болт-пистолета. Снаряды пробивают неприятелю горжет, разносят глотку в клочья. Он проносится мимо меня — реактивный ранец в последний раз тащит тело по дуге.
Вешаю оружие на магнитный зацеп. Тут же меня настигает другой изменник, и мы, сцепившись, врезаемся в землю, подобно авиабомбе. Давим своим весом смертных {еретиков), их кровь плещет нам на сабатоны. Обмениваемся ударами — сакральная булава против цепного меча. Я получаю ранение, неизвестно куда. Все руны на моем визоре словно смазаны. Осознаю только сам факт повреждения — оскорбление, подпитывающее мою ярость.
Разбиваю клинок врага Кровавым Крозиусом. Предатель пошатывается, расставляет руки для равновесия. Отрубаю правую в локте, но двое его братьев уже наседают на меня. По левому боку скрежещет штык комби-болтера. В правую сторону туловища врезаются разрывные снаряды.
Зарычав, отмахиваюсь булавой от стрелка. Крозиус раскалывает ему линзы шлема. К схватке присоединяются двое моих братьев.
И еще несколько отступников.
Вокруг меня — скопление неистовства. Сжатый кулак войны.
Ослепленный гневом, я не чувствую тела. Я превратился в само насилие, и оно вещает моими устами. Я проповедую братьям, хотя забыл все слова. Бью, бью и снова бью булавой. Отдельные враги пропадают, сливаются в единую абстрактную сущность. Я растерзаю ее плоть. Мой шлем — белый череп на фоне ночной тьмы, символ смерти; я и есть смерть. Крозиус врезается в нечто ломкое. Кость. Дроблю ее на части. Нечто мягкое. Внутренние органы. Рву их на куски.
Меня покрывает кровь, которую нельзя пить. Чувствую ее вкус.
Он тоже подпитывает мою ярость.
Рядом мои братья, облаченные в ночь, несущие возмездие. Мы убиваем, не сдерживаясь.
Не думая.
Не останавливаясь.
Райнекер взобрался на разбитый остов «Хранителя Култха». Орда по-прежнему осаждала стены вокруг позиций Железной Гвардии с севера, юга и запада, но солдаты без труда отражали приступы после того, как прекратился натиск с востока. Иклаус посмотрел в ту сторону, на кровавый столп, который одновременно притягивал и отталкивал взгляд. Ни в своей вере, ни в знаниях полковник не находил объяснений этому явлению. Оно опровергало и то и другое.
Ничего подобного не могло существовать в Галактике Императора, и все же колонна была здесь — рана в реальности и в душе каждого, кто взирал на нее. Смерч уходил в облака. Подняв глаза, Райнекер спросил себя, где заканчивается столп, и понял, что боится узнать ответ.
— Что это такое, проповедник Оберлен? — обратился Иклаус к мужчине, который сопровождал его до «Химеры».
Прежде священник Министорума лишь мельком взглянул на колонну и сразу же отвернулся. Он стоял, прислонившись к борту «Хранителя Култха». Офицер давно знал Оберлена, и его резкие черты всегда казались жесткими, словно церковная догма, такими неизменными, будто их выковали из бронзы. Сейчас, однако же, морщинистое лицо пастыря обмякло.
— Не то, чем кажется, полковник, — произнес Оберлен слабым голосом, из которого пропали властные нотки религиозного лидера.
— Весьма рад слышать, — отозвался Райнекер. — Но что же оно тогда?
— Нам не должно говорить о таком.
— Напротив, вы обязаны!
— Это морок, — сказал священник. Он кутался в рясу, словно стараясь крепче прижать свою веру к душе. — Прошу извинить, полковник, но мне нужно следить за духовным здравием роты.
Сжав розарий с такой силой, что из-под пальцев закапала кровь, Оберлен зашагал прочь.
«Морок?» — мысленно повторил Иклаус, воздержавшись от грубости. Ему захотелось догнать и хорошенько встряхнуть проповедника. Потребовать, чтобы тот объяснил, каким образом собирается исполнять свой долг, если так откровенно уклоняется от признания истины.
Райнекер заставил себя успокоиться. Гнев сейчас ничем не мог ему помочь, к тому же вспыхивал как-то слишком легко.
На Флегетоне гнев стал чем-то вроде ветра. Превратился в нечто больше, чем эмоция и чума неистовства. Как и в случае с колонной, Иклаус не понимал, как такое возможно, поэтому убеждал себя, что заблуждается и его вспышки бешенства вполне объяснимы. Он просто раздражен последними неудачами полка, вот и все.
Мордианец отвернулся от столпа. Надо избегать зрелища величайшего богохульства и отрицать существование остальных. Офицер знал, что долг требует от него ступать по этому пути.
Вот только на дороге возникло препятствие: Кровавые Ангелы приказали Райнекеру не вмешиваться в битву с космодесантниками-предателями. Полковника возмущала бесцеремонность такого распоряжения — они что, считают Железных Гвардейцев слугами ордена?
Иклаус понаблюдал за схваткой. Верные Астартес бились со свирепостью, потрясшей офицера. Он очень недолго сражался рядом с Кровавыми Ангелами, но подобная дикость явно была им чуждой. Сыны Баала отличались благородством и гордостью. Райнекер всегда считал, что их понимание этих добродетелей не слишком отличается от воззрений самих мордианцев на воинскую честь. Но эти бойцы — в черных, а не красных доспехах — превосходили в жестокости даже хаоситов. Они рвали врагов на куски, словно хищные
