– Ладно, садитесь в машину, – скомандовал Алик Фрунзевич. – Повезу вас домой, а по пути и в процессе вашего согревания будем обмениваться информацией. Кстати, я ваше лицо отлично вижу во всех подробностях, так что, похоже, петух все же успел вовремя.
Он сел за руль; Трапезников закрыл калитку и забрался в блаженное тепло автомобиля. Странным образом его заколотило еще сильнее.
– Давайте сначала вы, – с трудом управился он с дрожью зубовной. – Вы рассказывайте. А то я слова не могу молвить толком, пока не согреюсь. Почему Женя к вам обратилась? Что вы знаете о Верьгизе? И почему вы вообще что-то о нем знаете?
– Значит, так, – сказал Алик Фрунзевич. – Начнем с начала. Я был знаком с ее мужем, вернее, бывшим мужем, Михаилом Назаровым, а с Женей только мельком виделся на улицах. Но пару-тройку дней назад она обратилась ко мне под каким-то выдуманным предлогом. Потом выяснилось, что Михаил Назаров, с которым они чуть ли не десять лет после развода не виделись, вдруг явился к ней и принялся хвастать мешком золотых червонцев. Царской чеканки, заметьте себе! Разжился он также немалыми драгоценностями. Михаил намеревался все это обменять на твердую валюту. Сокровища были им получены в уплату за дом в деревне с безумным наименованием Сырьжакенже. Я так понимаю, название мордовское.
– Точнее, эрзянское, – нетвердо выговорил Трапезников. – Здесь лучше направо, там дорогу ремонтируют.
– Ага, – проницательно взглянул на него в зеркальце заднего вида Алик Фрунзевич. – Похоже, это название вам кое-что говорит?
– Буквально кричит, – буркнул Трапезников. – Вопит нечеловеческим голосом! Я там был, в этой Сырьжакенже. Еле живой ушел. И что, в самом деле Верьгиз заплатил Назарову настоящим золотом?! Не фальшивым?! Как тут не вспомнить Станиславского с его бессмертным выражением! Теперь во двор, к третьему подъезду. Да вы рассказывайте, рассказывайте!
– То есть остаемся в машине сидеть? – усмехнулся Алик Фрунзевич.
– Нет, конечно, пойдемте ко мне, – с трудом произнес Трапезников. – Лифта нет, четвертый этаж.
– Ничего, мне не привыкать, в моем доме тоже лифта нет и у меня тоже четвертый этаж, – сообщил Алик Фрунзевич, выбираясь из машины. – Но давайте так: как войдем, вы опрометью под горячий душ и переодевайтесь в сухое. Потом будем пить раскаленный кофе…
– У меня только растворимый, – стыдливо перебил Трапезников.
– Мне без разницы, – пожал плечами Алик Фрунзевич. – Вы не представляете, что приходилось в жизни пить и есть, гоняясь по городам и весям за антиквариатом, по каким подвалам и чердакам лазить случалось и в каких развалинах ночевать! Так что я прост, как русская печь. Вернее, как азербайджанская печь – тяндир.
Они вошли в квартиру. Трапезников, махнув рукой на приличия, бросился в ванную, и когда, примерно через полчаса вышел оттуда, отваренный до ярко-розового цвета, чувствующий, что после такой парилки ни один микроб в его теле выжить просто не сможет, на столе в кухне его ждала огромная кружка с дымящимся и благоухающим кофе, а рядом на тарелке горкой были навалены гренки: чуть присоленный и поджаренный на масле хлеб, в который Трапезников вцепился буквально руками и зубами.
– Не слишком здоро́во, но здо́рово, – кивнул Алик Фрунзевич в ответ на невнятные, потому что произносились с набитым ртом, выражения благодарности Трапезникова, и продолжил рассказывать, иногда прихлебывая из своей кружки:
– Вы совершенно правильно усомнились в том, что Верьгиз заплатил Михаилу золотом. Но назвать то, что он получил, золотом фальшивым, – значит, фальшивое золото оскорбить. Михаил получил мешок сушеного дерьма.
– В каком смысле? – изумился Трапезников.
– В самом прямом! Сухие какашки, помет – всевозможное гуано, словом. Причем сам Назаров этого не видел. Это разглядела Женя – разглядел и я, когда он ко мне притащился с видом победителя и начал заламывать цену. Разумеется, я ему мозги вправил, Женя добавила, и наконец Михаил прозрел и понял, как подло с ним поступили. Он в ярости отправился в Сырьжакенже и с тех пор как в воду канул. А то, что вы говорили о его белом лице, – это что, фигура речи такая была или как?
– Ничего себе, фигура речи! – вздохнул Трапезников, и его снова затрясло, на сей раз совсем не от холода, а от воспоминаний. – Там творятся страшные дела…
С трудом, сбиваясь с пятого на десятое, повторяясь и кое-что опуская, он кое-как рассказал обо всем, что случилось за эти несколько дней. Ни словом не обмолвился только о странной полянке, обсаженной чертополохом, о могилке, укрытой зеленым мхом, и о виденном сне, в котором ему было поручено заботиться о «Митиной девочке». Потом рассказал о жуткой сцене в Театральном сквере, о попытке спасения Жени – и о том, как рука Михаила снова потянулась к его лицу, и если бы не крик петуха…
– Если бы не крик петуха… – повторил он севшим голосом.
– Ланет олсун! – потрясенно выдохнул Алик Фрунзевич. – Черт возьми!
– Между прочим, в деревне Верьгиза зовут Чертогоном, – криво усмехнулся Трапезников. – Так что вы в точку попали.
– Я так и знал, что там дело нечисто, но чтобы до такой степени… – покачал головой Алик Фрунзевич.
– В каком смысле – знали? – насторожился Трапезников.
– В самом прямом. У меня есть друг – следователь Областной прокуратуры. Один его сослуживец недавно погиб при загадочных обстоятельствах, однако друг мой был в курсе тайного расследования, которое тот вел в Арзамасском районе. Расследование это касалось некоего знахаря из Сырьжакенже. Знахаря звали Роман Верьгиз.
– Чертогон! – воскликнул Трапезников.
– Он самый, – согласился Алик Фрунзевич. – Расследование установило, что этот Верьгиз был мошенник чистой воды. Он «лечил» от самых разных болезней всевозможными зельями, которые при химическом исследовании оказывались состоящими из самой обычной воды. Самое удивительное, что зелья эти помогали – разумеется, после того, как Верьгиз что-то нашептывал над ними. Судя по рассказам его пациентов, он обладал необычайной силой внушения! В чем, собственно, и состоит воздействие заговоров против болезней, насколько я понимаю силу знахарства, – уточнил Алик Фрунзевич. – Верьгиз внушал пациентам, что те выздоравливают, пока принимают проданную им – и не сомневайтесь, что проданную за очень большие деньги! – водичку. Повторяю, несколько человек и в самом деле выздоровели, после чего слава Верьгиза окрепла. Это была явная слава. Однако при этом существовала также тайная. Верьгиз продавал зелья не только на выздоровление, но и на «быстрый исход». Знаете, что это такое?
Трапезников пожал плечами:
– Логически мысля, отрава, причем смертельная.
– Совершенно верно, – кивнул Алик Фрунзевич. – К нему обращались люди, которые желали смерти своим родственникам. Ну, наследство получить желали – а богатый родственничек никак не желал умирать. Или отомстить близкому человеку за что-нибудь, мужа-жену опостылевших на тот свет отправить… В семьях, среди родни такая вражда иной раз тлеет или даже пылает, что посторонним людям и не снилось! Знаете, есть такая сербская поговорка:
