У Тарру была привычка изводить бедолагу, горбуна средних лет. Художник почти не разговаривал, его волосы испачкались в краске, а глаза бегали. Помимо рисования, единственным занятием, которое доставляло ему удовольствие, было курение – курил он часто, и резкий желтый дым поднимался прямой, как флагшток, струей в безветренной атмосфере. Ряды его картин опирались на ограждение дворика и ножки мольберта, но прохожие уделяли маловато внимания трудам живописца. Тарру наслаждался, дразня художника за стиль – своеобычные мазки несмешанных красок. С расстояния эффект был неплохой, но при ближайшем рассмотрении полотна напоминали Сенлину разделочную доску, перепачканную рыбьей чешуей.
– Мазилка, у тебя что, пятна перед глазами? Тебя по башке ударили? Или ты играешь в точки, но еще не начал их соединять? – Тарру рассмеялся, пытаясь заставить Сенлина сменить тему разговора на более веселую. Он продолжил, обращаясь к Сенлину театральным шепотом: – Заметили, как от мазилки несет старушечьими духами? Кто, как вы думаете, финансирует эту мазню? Вдовы и старые девы. Банальные, как собачий зад, но богатые, как сама башня. Они ему позируют, как я слыхал, нагишом, и поэтому он наполовину слепой, а у всех его кистей катаракта! – Тарру перегнулся через заборчик, плеснул вином на тротуар. – Глянь, мазилка, у меня тоже есть талант, – сказал он, указывая на лужицу.
Горбатый художник терпеливо игнорировал Тарру, хотя Сенлин видел, что насмешки задели творца. Его и так короткая шея ушла еще глубже в горб. Стойкость и решительность мастера немного пристыдили Сенлина. Тарру же, напротив, опьянел, повысил голос и преисполнился уверенности, хотя момент был совершенно неподходящий. Да что с ним такое?
Женщина в меховой накидке приостановилась, чтобы рассмотреть картину. Тарру широким жестом указал на полотна, прислоненные к забору рядом с их столиком.
– У нас тут распродажа по бросовым ценам! Эти, мадам, вполовину дешевле. И к ним прилагается баночка с краской, чтобы вы смогли дорисовать недостающее, если пожелаете.
Женщина закуталась плотнее в накидку и поспешила прочь.
Сенлин вскинул палец, чтобы вмешаться, но тут художника прорвало. Глаза его глядели с обидой, красные и сухие от ненависти. Сенлин почти уверился, что сейчас художник застрелит Тарру.
– Твои издевательства лишают меня средств к существованию, Тарру.
Голос у него был тонкий, как звук глиняной флейты, в отличие от театрального баритона Тарру, но все же Сенлин слегка отпрянул.
Тарру лишь сильнее развеселился, но прежде, чем он успел ответить, Сенлин хлопнул в ладоши, прерывая шутку:
– Оставьте человека в покое, пусть работает. Мы еще не закончили разговор.
– Это ты мне сейчас хлопнул? – Тарру потер лицо, смяв половину раздвоенной бороды и развернув другую под безумным углом. Когда он снова открыл глаза, взгляд расфокусировался. Похоже, теперь его кораблем правил алкоголь. – Хватит разговоров, директор! Мир прогнил. Ну и шут с ним. Зачем расстраиваться?
– Я расстроен, потому что мы направили весь человеческий гений на строительство сложнейшей башни – и заполнили ее теми же тиранами, которые изводят нашу расу с той поры, как мы выползли из моря. Почему наша совесть вечно в стороне от прогресса?
– Моя совесть не дает мне придушить тебя или вцепиться в художника. Вот тебе и прогресс!
– Никакой это не прогресс, а страх перед законом! Но закон прогнил! Невинные все еще подвергаются жестокому обращению, их убивают. Я сегодня опять в этом убедился. Комиссар…
– Я не поддерживаю этого человека! – заявил Тарру слишком громко, и художник резко повернулся к нему с таким выражением лица, словно Тарру был идиотом, а не пьяницей. Этот взгляд немного успокоил Тарру, и он продолжил более сдержанным, хотя едва ли более трезвым тоном: – Он чихающий пискливый поросенок. У него аллергия на воздух. Заболевает быстрей, чем младенец. Каждые две недели он устраивает шутовской бал в своем особняке, где притворяется человеком и покровителем искусств. Человеком! И покровителем! Тьфу! На него работает гарем ценителей искусства, которые и говорят ему, чего стоит та или иная картина. Он настоящий прох… прох… – Тарру сплюнул, очищая сухой рот. – Прохвессор бухгалтерского учета. Если хочешь увидеть его коллекцию, надо добиться приглашения и нарядиться как непорочный шейх, но смотреть на картины придется через дюймовое стекло, потому что испарения красок плохо влияют на пазухи его носа. – Тарру комично изобразил, что сморкается.
– Надо же, я беспокоился из-за убийства. Я понятия не имел, что Комиссар еще и зануда, – едко проговорил Сенлин, пытаясь протрезветь. Должен же хоть кто-то оставаться трезвым?
Тарру лишь рассмеялся:
– Ну почему ты всегда такой кислый, директор! Что нам сделать, чтобы тебя подбодрить?
– Предпочитаю тиранов помельче, Тарру. Дайте мне скаредного пекаря или мэра, который засыпает во время весеннего концерта. Мне пора домой. Учебный год начинается через пару недель, и я должен подготовиться. – И еще Сенлин не стал говорить о том, что все сильнее подозревал: дома он обнаружит Марию, которая давным-давно вернулась каким-то способом, который он не смог вообразить.
Наверное, ей приходится терпеть самые разнообразные слухи и домыслы. Что она сказала соседям? Что новоиспеченный муж ее бросил? Что она, возможно, вдова? Разве у него есть другой выбор, кроме как вернуться домой? У него заканчивались деньги, а билет не действует вечно. Если бы он только мог позволить себе полет, чтобы не тащиться обратно вниз через башню!
– Я еду домой, – пробормотал Тарру, уткнувшись подбородком в грудь.
– Я серьезно.
– Как и я.
– Как давно вы здесь, Тарру? Шесть месяцев? Год? Вы кажетесь скорее частью пейзажа, чем гостем.
Великан подвигал челюстями, заскрежетал зубами и наконец прошипел:
– Шестнадцать лет.
– Лет! – От изумления голос Сенлина надломился. – Но почему?
– Я не обязан ничего объяснять. – Бутылка сдавленно фыркнула, когда он снова наполнил бокал. – Скажем так, я потерял счет времени. А потом, спустя некоторое время, возвращение домой сделалось невозможным. Что бы я сказал жене? Она взяла на себя руководство бизнесом много лет назад. Золото выходило из земли так же легко под ее присмотром, как и моим. Мы не так важны, как нам хотелось бы думать! Она присылает мне ежемесячное пособие уже много лет. Я пишу ей письма, которые не посылаю… жалкие, жалкие письма. – При упоминании писем он содрогнулся всем телом, словно подавляя озноб.
Сенлин представил себе, что́ они должны содержать – бесконечный поток обещаний. Тарру обмяк на стуле с трагическим вздохом, который больше походил на храп.
Час был поздний. Они напились. Доставленный извне свет луны творил отблески, которые словно гольян плыли по их коже и кованой столешнице. Мерцающее свечение соответствовало меланхолии. У Сенлина заныло в груди при мысли
