Пауэлл отметился в пункте приема посетителей, нашел Барбару д’Куртнэ и устремился к ней. Он чувствовал слабость, но ему хотелось прыгать и носиться, перескакивать заборы и соревноваться в беге. Он проснулся после семидневного беспамятства, и первое, о чем ему захотелось спросить, был вопрос, предназначенный Барбаре. Он испытывал колоссальное возбуждение.
Они увидели друг друга одновременно. Их разделяла широкая лужайка, окаймленная каменными террасами и великолепными клумбами. Она побежала ему навстречу, замахала рукой. Он тоже побежал к ней. Но стоило им сблизиться, как обоих охватило смущение. Они замерли в нескольких футах друг от друга, не осмеливаясь переглянуться.
– Привет.
– Привет, Барбара.
– Я… Может, пройдем в тенечек, а?
Они повернули к террасной стене. Пауэлл глянул на девушку искоса. Она снова стала собой… но такой он еще никогда ее не видел. Аспект озорницы, который Пауэлл считал временным проявлением терапии по способу Dйjа Иprouvй, сохранялся. Она выглядела пленительно-озорной, жизнерадостной, чарующей. И в то же время взрослой. Такой он ее не знал.
– Меня выписывают сегодня вечером, – сказала Барбара.
– Знаю.
– Я страшно благодарна за все, что вы…
– Пожалуйста, не надо.
– За все, что вы для меня сделали, – упрямо продолжала Барбара. Они опустились на каменную скамью. Барбара посмотрела на него очень серьезным взглядом. – Я хочу вам сказать, что я очень благодарна.
– Ну пожалуйста, Барбара. Ты меня пугаешь.
– Правда?
– Я близко знал тебя, э-э… девочкой. А теперь…
– Теперь я выросла обратно.
– Да.
– Вам нужно узнать меня получше. – Она обольстительно улыбнулась. – Ну что ж… Встретимся завтра за чаем в пять?
– В пять?..
– В неформальной обстановке. Официального костюма не требуется.
– Послушай, – сказал Пауэлл безнадежно. – Я тебе не раз помогал костюмчик надевать. И причесывал, и зубы чистил.
Барбара пренебрежительно отмахнулась.
– Твои манеры за столом были ужасны. Ты любила рыбу, но терпеть не могла ягнятину. Ты меня в глаз вилкой ткнула.
– Это было целую вечность назад, мистер Пауэлл.
– Это было две недели назад, мисс д’Куртнэ.
Она величественно поднялась.
– Право же, мистер Пауэлл, мне кажется, лучше прекратить беседу. Если вы столь склонны к хронографическим инсинуациям… – Она замолчала и взглянула на него. На лице Барбары снова возникло озорное выражение.
– Хронографическим, правильно? – подначила она.
Он уронил пакет и заключил ее в объятия.
– Мистер Пауэлл, мистер Пауэлл, мистер Пауэлл… – шептала она. – Привет, мистер Пауэлл.
– Боже мой, Барбара… Барби, дорогая… На минутку мне показалось, что ты говоришь серьезно.
– Я же должна была с тобой поквитаться.
– Ты никогда не упускала такой возможности.
– А ты всегда был придирчивым папочкой. – Она откинулась назад и посмотрела на него. – Но кто ты в действительности такой? Кто мы оба в действительности такие? Хватит ли нам времени это выяснить?
– Времени?
– Прежде чем… Прощупай меня. У меня нет слов.
– Нет, дорогая. Ты обязана это высказать.
– Мэри Нойес мне рассказала. Всё.
– Да?
Барбара кивнула.
– Но мне начхать. Начхать. Она была права. Я на все согласна. Пускай ты и не сможешь на мне жениться…
Он расхохотался. Внутри все забурлило от радостного возбуждения.
– Тебе не придется себя ограничивать, – пообещал он. – Садись. Я хочу задать тебе один вопрос.
Она села. Села ему на колени.
– Вернемся к событиям той ночи, – начал он.
– В Бомон-Хаусе?
Он кивнул.
– Нелегко об этом говорить.
– Это и минуты не отнимет. Представь… Ты лежишь в постели. Спишь. Внезапно просыпаешься и бежишь в орхидейный номер. Остальное ты помнишь.
– Помню.
– Вопрос такой. Что за крик тебя разбудил?
– Ты знаешь.
– Я знаю, но хочу, чтобы ты мне ответила. Проговори это вслух.
– Тебе не кажется, что ты… снова введешь меня в истерическое состояние?
– Нет. Просто скажи это вслух.
После долгого молчания она приглушенным голосом ответила:
– На помощь, Барбара.
Он снова кивнул:
– Кто это кричал?
– Ну ты же… – Она осеклась.
– Это не мог быть Бен Рейх. Он бы не стал звать на помощь. Он не нуждался в чужом присутствии. Кто же это был?
– Мой… Мой отец.
– Но, Барбара, он же не мог говорить. У него горло было… поражено раком. Он и слова вымолвить не мог.
– Я его слышала.
– Ты его прощупала.
Она уставилась на него, потом покачала головой.
– Я не…
– Ты его прощупала, – повторил Пауэлл ласково. – Ты латентный эспер. Твой отец издал телепатический вопль. Не будь я таким идиотом, зацикленным на Рейхе, я бы давно это понял. Ты бессознательно прощупывала нас с Мэри все время, пока жила в моем доме.
Она не понимала.
Ты меня любишь? – выпалил мысленно Пауэлл.
– Конечно, я тебя люблю, – пробормотала она, – но мне кажется, ты выдаешь желаемое за…
– Кто это спросил?
– О чем спросил?
– О том, любишь ли ты меня.
– Ну ты же… – Она осеклась, потом заговорила снова: – Ты сказал… Т-ты…
– Я не говорил. Теперь-то понимаешь? Вот почему нам не нужно ни в чем себя ограничивать.
Когда прошло, по ощущениям, несколько секунд, а на деле – полчаса, их встревожил и заставил оторваться друг от друга гулкий удар на террасе над головами. Они озадаченно посмотрели вверх.
На каменной стене возникло нагое создание. Оно дергалось, кричало и визжало. Оно перевалилось через край и обрушилось на цветники, после чего осталось лежать на газоне, вопя и суча конечностями, словно через его нервную систему пропускали ток высокого напряжения. Это был Бен Рейх, неузнаваемый, полуРазрушенный.
Пауэлл быстро развернул Барбару к себе, не позволяя ей взглянуть на Рейха. Заключив ее подбородок в свои ладони, он проговорил:
– Ты все еще моя послушная девочка?
Она кивнула.
– Не хочу, чтобы ты это видела. Опасности нет, но тебе лучше на такое не смотреть. Ты согласна сейчас убежать к себе в беседку и подождать меня там? Ты послушная девочка, правда? Отлично. Беги!
Она схватила его за руку, быстро приложила к губам и не оглядываясь устремилась прочь через лужайку. Пауэлл проследил, как она убегает, потом развернулся и изучил представшего перед ним Рейха.
Когда в Кингстонском госпитале разрушают человека, уничтожается вся его психика. Последовательность осмотических инъекций начинает работу от высших слоев кортикальных синапсов к низшим, постепенно отключаются все нейронные цепи, стираются все воспоминания, уничтожается до последней частички психическая структура, формировавшаяся с момента рождения. И по мере стирания ее каждая частичка отдает свою долю энергии, преобразуя тело в бурлящий водоворот диссоциации.
Однако не в этом главная боль, не в этом главный ужас Разрушения. Ужас заключается в том, что потери сознания не происходит ни на одном этапе; по мере стирания души разум продолжает сознавать, как медленно пятится к гибели, пока в последнее мгновение не исчезает сам в преддверии перерождения. Разум без конца прощается со всем, что было ему ведомо, и скорбит на собственных бесконечных поминках. В мигающих, подергивающихся глазах Бена Рейха Пауэлл увидел сознание… боль… трагическое отчаяние.
– Да, блин, как ему удалось забраться так далеко вниз? Нам его привязать, что ли?
Над террасой появилась голова доктора Джимса.
– А, это вы, Пауэлл. Это ваш приятель. Помните его?
– Чрезвычайно живо.
Джимс сказал кому-то через плечо:
– А ну спускайся
