– Как ты смеешь! – гнев охватил Ангела. Она стояла, прижимая к себе тело Джексона. Люк уловил звук потрескивания, теперь он знал – это признак готовности Дара взорваться. – Я убью тебя за то, что здесь произошло.
– Сильно сомневаюсь, Бодина. Но не стесняйся, пробуй, пока не надоест.
Крован захлопнул перед ними дверь так быстро, что Люк не успел в последний раз взглянуть на сестру.
– Она убьет тебя, – сказал Люк. – И я помогу ей.
Крован напустил на себя вид милостивого долготерпения:
– Я вижу, Хэдли, ты еще не усвоил хорошие манеры, практикуемые в моем доме. И не давай обещаний, которые не сможешь сдержать. А теперь приведи себя в порядок перед ужином. Я не позволю тебе сидеть за столом в таком виде. Девин, пойдем со мной. – И Крован ушел как ни в чем не бывало, словно открывал дверь для экспресс-почты.
Люк едва держался на ногах. В голове ужас и клубок спутанных мыслей. Аби… Джексон… Ангел…
Койра подошла, обняла и положила голову ему на грудь. Он ничего не сказал. И не оттолкнул ее. На мгновение она обняла его крепче и отступила:
– Слышал, что он сказал? Приведи себя в порядок. А я здесь помою.
Толпа гостей на лестнице рассеялась. Должно быть, Девин их разогнал.
Девин… Люк дотащился до своей комнаты, снял испачканную кровью одежду и попытался собраться с мыслями. В голове не укладывалось, как Девин мог убить, защищая Крована, после тех мучений, которым тот его подвергает.
Девин не знает о своих мучениях. Каждый раз Крован стирает ему память. Однако ему он память оставил. Стоя под душем, Люк вспомнил беседу с Крованом и его слова «на твой счет у меня особые указания».
Если Крован стирает память Девина и тот пребывает в счастливом неведении об истязаниях, что же он стирает у него? И заставит ли он Люка забыть о только что происшедшем у дверей?
Люк вышел из-под горячих, дышащих паром струй. Вначале в слив стекала вода, кровью Джексона окрашенная в розовый цвет, а потом вода стала чистой. Люк вытерся и быстро оделся. Глянул на часы. До ужина у него в запасе было еще двадцать минут. То, что случилось внизу, заняло всего четверть часа.
Он поспешил в библиотеку, достал потрепанную книгу, приспособленную им под дневник, и побежал с ней обратно в свою комнату. У него не было достаточно времени, чтобы записать все подробно – только определяющие моменты.
Джексон и Ангел пришли спасти меня. Аби с ними. (Как?) Дж. сказал, лорд Рикс (?) заставил меня убить Зелстона. Девин застрелил дока – защищал Крована. Койра и я вынесли дока через Последнюю дверь. Крован потребовал A + A сказать, что это самоубийство.
Люк подумал и вырвал страницу.
Пиши здесь каждый день, – вывел Люк заглавными буквами. – Это реально. Верь тому, что написано, а не тому, что помнишь.
Он сложил листок пополам и положил его поверх титульного листа книги: откроешь – и он сразу бросается в глаза. Саму книгу он засунул под подушку – там на нее всегда наткнешься.
Люк побежал вниз по лестнице в столовую. Девин ждал, держа в руке часы, как секундомер. Завидев Люка, он нахмурился.
– Уложился тютелька в тютельку, Хэдли, – неодобрительно проворчал он.
Люк уставился на него. Полчаса назад Девин вышиб мозги человеку, которым Люк восхищался больше всех на свете, и теперь он упрекает его в опоздании, как будто ничего такого не случилось. Будто он напрочь забыл об убийстве.
Крован успел с ним поработать.
Люк подумал о книге, спрятанной у него под подушкой, как он надеялся, в безопасном месте, и передернул плечами.
13
Гавар
«Семья, – думал Гавар с некоторым раздражением, – не столько делает тебя счастливым, сколько создает уйму проблем. Если сестрица его жены решила броситься со скал Хайвителя, то могла бы подождать и сделать это после свадьбы».
Несколько дней назад стало известно о смерти Мейлира Треско, и с тех пор никто не видел Дину и ничего о ней не слышал. Боуда была на грани истерики, не желая мириться с мыслью, что ее сестры не будет на свадьбе, а отец рвал и метал, предполагая, что ответственность за смерть Мейлира запишут на его счет. Как оказалось, Мейлир пользовался определенной популярностью, несмотря на его дурацкие политические взгляды. В письме Армерии Треско – копию она отправила каждому члену Совета юстиции – было четко сказано, что ее сын страдал глубокой депрессией с момента потери своего Дара.
Мама, конечно же, вела себя так, как будто ничего не случилось.
– Ты прекрасно выглядишь, – сказала она, вставляя Гавару в петлицу розовую розу. – Мой красавец, мой первенец вырос и женится.
То, что он красив, Гавар не отрицал, но сомневался, что выглядит прекрасно. Он скорее был похож на человека, идущего на собственную казнь. Так оно и было в некотором роде.
Свадьба века наконец-то состоится, и отпраздновать ее собралась половина общества Равных. Другая половина была либо выскочками – критерий оценки матери, – либо имевшими неправильные политические убеждения – критерий отца, – чтобы быть приглашенными на торжество.
Мать поцеловала сына в каждую щеку сухо, едва касаясь, – минимальный контакт, чтобы быть выражением глубокой и искренней привязанности. Затем она подобрала свои юбки и поспешила из комнаты с намерением выполнить следующую свадебную обязанность. Возможно, проверить карточки рассадки гостей. Или соблюдение основополагающего принципа любого приветственного коктейля «каждому вину свой бокал».
И снова Кайнестон был полон гостей, машин, рабов. Было время, когда Гавар получал удовольствие от великосветских мероприятий. Каждый год он с гордым видом, словно уже вступил в права наследования, расхаживал среди гостей бала, устраиваемого в Кайнестоне после третьих дебатов, – наследник Кайнестона, не важно, что еще подросток, но зато старший сын канцлера, чей портрет однажды будет висеть на стенах Вестминстера рядом с портретом его отца.
И вот он в очередной раз сын канцлера. Но сейчас для Гавара это уже не имело особого значения. Даже сопутствующие льготы и дополнительные преимущества не были столь привлекательны, как раньше. Пиком торжества стало его девятнадцатилетие: в течение уик-энда после третьих дебатов его жизненные завоевания удвоились. Десятки хорошо воспитанных девушек, которые пытались, но не смогли заполучить
