Но прибыль от продажи появится только к осени, до тех пор старейшинам родов, что давали ратников, предстояло своей доли подождать. Гридей Святослав обещал вознаградить за счет тали. Уже имеющим свой двор решили раздать отроков – работать по хозяйству, желающим обзавестись своим домом – по девке. Приданого с девками не брали, вена их отцам – деревским боярам – не платили, а значит, и полных обрядов над ними не творить. Это как женитьба «украдом», делающая девку не хозяйкой, а частью хозяйства.
Но вся земля Деревская тали дала около трехсот человек, парней и девок примерно поровну. Вознаградить же требовалось втрое больше людей. Продавать таль нельзя – отроки через пару лет смогут вернуться домой, когда пришлют им на смену младших братьев, а девы навек останутся в домах киян, делая для своих отцов невозможным вновь поднять оружие на родню.
– Делить будем состязанием! – объявил Святослав на первом пиру по возвращении.
В гриднице взметнулся всплеск радостных криков: кроме прибытка, еще ведь и забава нужна.
Всю седмицу, пока праздновали приход весны, на пустыре возде дружинных домов устраивали состязания. Народ со всего Киева и окрестностей сходился смотреть. Приводили и ставили на сколоченный помост по три отрока и три девы; победитель имел право выбрать кого-то одного. Ради выигрыша стреляли в цель, метали сулицы, скакали верхом наперегонки, бились на учебном деревянном оружии.
Лют Свенельдич поначалу приходил лишь посмотреть. Этой весной он был в стольном городе знаменит, как мало кто другой. Его стремительное восхождение – от сына челядинки к боярину с золоченым мечом на боку – напоминало сказания о витязях с руками по локоть в золоте, ногами по колено в серебре. Что ни день его звали в гости. «Да ты меня затмишь скоро!» – говорил ему Мистина, но непохоже было, что воеводу это огорчает.
Хотя кормиться в гостях у Люта не было никакой надобности: Мистина отдал ему старую отцову избу на дворе, последние десять лет служившую для приема именитых гостей, и там водворилась Перемилова дочь из Веленежа. Единственную у родителя, ее звали именем отца – Перемила. Как жена-пленница, она хозяйкой не считалась и ключей не носила, а поступила под начало Уты. Боярыня была очень довольна ее кротким нравом и трудолюбием, и они поладили с первого дня. К Медвежьему дню Перемила уже оказалась «тяжелой»; узнав об этом, Лют хмыкнул, а Мистина с размаху прижал ладонь ко лбу, словно в потрясении, чем удивил собственную жену. Чего мудреного?
Как уже получивший свою долю, Лют в состязаниях первых дней не участвовал. Лишь на пятый день, взглянув на помост, куда вывели сегодняшние «награды», он оживился и стал проталкиваться вперед.
Она стояла с левого краю – в чистой белой свитке, туго перетянутой тканым поясом, в полосатой плахте, с длинной русой косой. Лицо ее было немного замкнутым, но спокойным. За два месяца деревские пленники отдохнули от войны и дороги, кое-кто даже поправился. Иные из заложниц еще плакали, жалуясь на разлуку с домом, но многие успели прижиться и повеселеть. Быть женой киевского гридя, пусть и не «водимой», все же не так плохо – пять гривен серебра в год, доля в добыче, честь, радость жить в большом городе, где столько всего забавного. Соседка бойко поглядывала по сторонам, будто подзуживала молодых гридей попытать удачи. Но большинство охотников смотрели на Ветляну. Широко расставленные голубые глаза, заостренный подбородок, высокие брови дугой – она казалась непохожей на других, как дева из сказаний, своеобразие этого лица цепляло взгляд и не отпускало.
– Нынче княгиня такую награду назначила! – объявил Эльгин тиун, показывая на помост. – Три отрока, три девки, кто одолеет – выбирай, которая приглянется. Кто желает?
На свободное пространство перед помостом из толпы стали выбираться люди – человек десять или более. Лют снял с плеча перевязь, отдал меч оружничему и тоже вышел. Стал расстегивать кафтан.
– А ты куда? – вышедшие не обрадовались такому сопернику. – Ты свое уж получил!
– Я свое за другое дело получил. От князя. А это – от княгини. Моей удачи на две награды хватит.
Тиун взглянул на Эльгу, сидевшую на резном стольце на краю помоста – княгиня улыбнулась и кивнула. После всего случившегося она благоволила к Свенельдичу-младшему так, как если бы он был собственным ее сыном.
Лют широко улыбнулся ей в благодарность, поклонился и поцеловал витое золотое колечко на мизинце.
Для таких забав использовали вырезанные из дуба мечи – по величине как настоящие, а деревянные их лезвия обильно мазали сажей, чтобы не разводить споров: попал, не попал? Всего желающих сразиться за награду набралось с два десятка – из разных сотен, вышгородских и витичевских. Даже Молята, Войнилин сын, увидев в кругу Люта, тоже стал проталкиваться к площадке.
Встали в круг – кто в простой свите, кто даже в одной сорочке, и только Избой, кудрявый щеголь с тонкими губами и вечной насмешкой на лице, остался в дорогом кафтане с шелковой отделкой – дескать, плевать. Все здесь друг друга знали и предвидели, кто на что способен, но при разрешенных ударах сзади исход схватки угадать было нельзя. Опираясь на поставленные наземь щиты, посматривали друг на друга искоса, с вызовом, перебрасывались насмешками.
– Паробки, а вы откуда?
