– Лучше пусть он сейчас силы прибережет, а набросится, когда русы в ворота полезут, – говорил Коловей. – Гонца б к нему послать.
Володислав согласился, но первых двух гонцов русы застрелили еще на реке. Третий, похоже, прошел – шума поимки из темноты не доносилось.
– Не послать ли нам и к Етону? – спрашивал Володислав у Красилы. – Обещал же он помочь, если самый край придет.
Красила и Коловей, кроме Величара за рекой, составляли узкий круг его нынешнего совета, прореженного войной. Даже Истислав, человек не слишком сообразительный, но верный, на Размысловом поле мертвым лежать остался.
– Да поздно уж посылать, – качал головой Красила. – Даже и согласись он – пока гонец доедет, пока бужане соберутся…
– Если кто поможет, так это угры! До них бы нам продержаться!
Обещание помощи от угорского князя Хвайцы пришло еще осенью, и вот теперь полтысячи его всадников уже можно было ждать. Но на ожидание оставалось всего несколько дней. Плотно заполнившая Искоростень толпа людей мерзла, голодала, воды в бочонках и мехах оставалось всего ничего. Солома и дранка сверкали на сухих, оголенных оттепелью крышах, а ясное небо не обещало снегопада.
– Огнем стреляют! – Медведь раза три потеребил Береста за плечо, пока тот наконец очнулся. – Князь велел всем наготове быть.
– Вставай, у Сварога отоспимся, – хмыкнул третий их товарищ, Летыш. – Поскорее бы, а то я больше не могу!
Вышли во двор, заставленный повозками беженцев. Было совсем темно, однако, судя по звукам, никто не спал – все смотрели в небо. Берест тоже взглянул и охнул: через тьму над головами неслись десятки огненных птиц. Иные пропадали где-то, иные падали наземь внутри города и гасли. Люди передавали друг другу подобранных «птиц»: стрелу, где в наконечник была напихана пакля. Кто-то вскрикнул: под обгорелой паклей таился тлеющий трут.
Потянуло дымом. Огня пока не было видно, но вдруг кто-то вскрикнул, указывая на крышу: дым валил из-под кровли, и мелькнуло пламя. Погасшая в полете стрела, воткнувшись в солому, постепенно разгорелась снова, а теперь занялась и сама крыша.
– Живей туши! – заорал Коловей.
– Воды дайте!
– Да нет воды, дурни!
– Сбрасывай огонь!
– Младенко, подсади меня, живей!
Отроки устремились к крыше, полезли наверх, стали ворошить солому и швырять тлеющие клочки на землю, другие принялись затаптывать. А над головой неслись новые стаи огненных птиц, и теперь уже приходилось следить, где они исчезнут. Русы снизу не могли прицелиться, но избы и клети в городце стояли густо – и вслепую промахнуться трудно.
Внутри Искоростеня быстро нарастало смятение. Еще с вечера люди шептались, надеясь, что поутру князь затеет переговоры и русы снимут осаду. Говорили, что можно и дань давать, не пропадать же всем… Но вот не успел прийти новый день, как оказалось: русы не хотят ни переговоров, ни сдачи города, ни даже дани. Они хотят смерти всего рода деревского. Зажигательные стрелы летели с двух сторон, сыпались на крыши, на землю, на повозки. Они неслись то поодиночке, то стаями по два-три десятка. Зрелище огненных стежков, стремительно прошивающих тьму, было таким завораживающим, что ратники стояли, застыв, и не могли отвести глаз. Хотя и знали: игла в руке Марены, и смертную сряду шьет она Искоростеню!
– От ручья бьют! – кричали дозорные на забороле.
В предградье стояло три стреломета, бивших из-за моста. Но оказалось, что в темноте под сотню лучников перешли ручей и теперь палили по городу вблизи. Володислав велел отстреливаться. С заборола были видны большие костры: возле них русы поджигали паклю. Костры неплохо освещали пространство, но попасть в стрелков оказывалось нелегко: кияне поснимали в предградье ворота и двери, выстроили из них заградительные щиты и прятались за ними. А огненные стрелы вразнобой, но густо вспарывали тьму и, перелетая частокол, пропадали где-то среди крыш.
Древляне метались туда-сюда: во тьме было не видно, куда стрелы втыкались. Те исчезали, будто птицы, юркнувшие в гнезда, и лишь через какое-то время, когда все уже смотрели в другую сторону, сквозь солому либо дранку вслед за струями дыма просачивалось пламя. Ни воды, ни снега не было, приходилось сбивать его вениками, полами одежды, чем придется. Чадило сразу в десятке мест, от дыма было трудно дышать, люди уже плохо различали друг друга, зато хорошо видели светящиеся прочерки в воздухе и языки пламени на крышах. Как вездесущее, но невидимое чудовище, огонь лизал добычу то здесь, то там, примериваясь, где лучше откусить. Люди пропахли дымом, лица почернели от копоти, руки были обожжены. У Береста обгорели волосы надо лбом, Медведь подпалил себе бороду. Слезились глаза. Младен, четвертый их товарищ, отшатнувшись от огня, свалился с крыши и сильно ушибся плечом. Хорошо, что это была одна из немногих в Искоростене полуземлянок и падать пришлось не очень высоко.
– Шевелись, паробки, а то сгорим все! – кричал князь где-то в облаках дыма.
Мужики метались туда-сюда, бабы причитали, дети плакали. Ревела непоеная скотина. Больше не чувствовался зимний холод: в трех местах уже пылали избы, веяло жаром. От дыма становилось нечем дышать, отблески пламени освещали тесную толпу. Кто метался, отыскивая уголок подальше от огня, кто вжался куда-то, боясь шевельнуться. Обезумевшие женщины ринулись по углам, набились в погреба, не исключая и княжеского. Но и там их настигал дым.
Светало, когда к Володиславу примчался отрок.
– Там внизу бой! – задыхаясь и прикрываясь рукавом от дыма, доложил он. – За рекой!
– Кто? – в мыслях Володислава мелькнула безумная мысль об уграх. Появись они вдруг сейчас – древляне были бы спасены. – Всадники?
– Пешцы. Похоже на наших – Величар, так мнится.
Князь бегом устремился на забороло. Со стены было видно русский стан за Ужом – за перестрел. Расставленные полукругом рогатки прикрывали его со стороны леса, а между рогатками и берегом горели костры, освещая шатры и шалаши, где кияне отдыхали. Теперь же там начинался бой: с опушки лучники пускали стрелы по русам прямо перед собой, а два отряда, подбежав с двух сторон к рогаткам, пытались разрубить крепления между ними, растащить заграждения и открыть проход внутрь киевского стана.
– Беги передай! – Володислав обернулся к отрокам. – Пусть бабы, дети, раненые, все, кто не сражается, к воротам собираются.
