– Существует пять языков любви! Прикосновения, слова поощрения, помощь, подарки, время! В среднем человек использует не больше двух, а на остальных не говорит вообще! – произнес с ослиной спины Гоша.
– Ногу подвинь, философ! Я под тебя покупки подсуну! – велела Рина.
Она кое-как дотащила Гошу до писательского подъезда, а оттуда уже Лохмушкин с Ивановым перенесли его к себе в квартиру.
– Благодарю, друзья мои, благодарю! За автографами приходите завтра! И ты, бутуз, приходи! – поощрял их Гоша, обнимая Лохмушкина за шею и похлопывая поэта по щеке.
«Обнаженный нерв эпохи» втайне обижался, но, будучи человеком культурным, предпочитал вежливо улыбаться.
– Хах! Вечно Лохмушку с кем-то путают! – сказал Иванов. – Приезжает он как-то на выступление! Приходит в книжный, а там какая-то мама дочку с его книжкой стихов фотографирует. Ну, Лохмушка как бессмертный классик радостно придвигается поближе, чтобы тоже запечатлеться, а мамаша ему строго так говорит: «Мууущина! Покииньте, пожалуйста, кадр!»
– Она не так все сказала! Ты переврал! – чуть не плача, взвыл Лохмушкин.
– Но из кадра она тебя прогнала?
– Она не знала, что это я!
– Ну правильно! Стихи у тебя какие? Стррррррасть и торррржество! Вот она и ожидала атлета с сердечками в глазах – а тут какой-то баранчик из мультфильма!.. Нет, Лохмушка, хоть ты до дыр загладь ослика, а все равно тебя забудут! Поэт, чтобы стать классиком, во-первых, должен иметь донжуанский список, во-вторых, быть нищим, а в-третьих – погибнуть на дуэли. Ну так и быть! С дуэлью я тебе помогу! Как тебе дуэль на сковородках?
Рина засмеялась:
– Можно и не на сковородках. У нас есть Макс. Он, правда, добрый, но если кто-то при нем начинает заикаться, Макс решает, что его дразнят.
– А стреляет он хорошо?
– Отлично стреляет.
– О, тогда надо их познакомить! Лохмушка тоже заикается, когда хочет у издателя денег в долг попросить. Так что Макса мы взбесим!
– Молчи, ничтожный! – Лохмушкин, чуть не плача от досады, хотел пнуть Иванова, но попал ему по ботинку и отшиб себе палец на ноге.
В писательском подъезде Рина пробыла недолго. Гошу Лохмушкин и Иванов затолкали в дальнюю комнатку, вручили ему кипу бумаги, три шариковые ручки и банку с вареньем.
– Варенье – это мозг кормить! – объяснил Лохмушкин.
Гоша щелкнул на него зубами, и поэт ушел, всепрощающе улыбаясь и покачивая головой. Гоша же, не теряя времени, схватил ручку и жадно начал строчить, роняя на бумагу капли варенья.
Копытца Фантома выбивали дробь по ступенькам. Рина обошла все этажи, щедро раздавая ослиное вдохновение, и карманы в попоне заполнились продуктами. Лохмушкин остался присматривать за Гошей, который уже съел банку варенья и в нетерпении изломал две ручки из трех, мстя им за то, что они писали слишком медленно.
– Вернем его вечером, и нетленную прозу его не похитим! – пообещал Лохмушкин.
Писатель Иванов пошел провожать Рину. Ему хотелось прогуляться, а ослика погладить уже напоследок. Фантом не нуждался в понукании. Вести его обратно было просто – требовалось лишь соблюдать определенные ритуалы. Возвращался он в ШНыр всегда по одной дороге. В строго определенных местах останавливался и получал половинку яблока или баранку. И горе – если этой баранки не оказывалось. Приходилось бежать в Копытово или в ШНыр и пополнять запасы, потому что Фантом, хоть и раздаривал гениальность направо и налево, был все же типичным ослом и обещаниям «Да иди же ты, скотина! Не артачься! Потом три яблока дам!» не верил.
По дороге, почесывая заросшую шею, Иванов вспоминал умершего писателя Воинова и, продолжая любимую его тему, рассуждал, горят ли рукописи.
– Понятно, что чисто технически горят, конечно. И книги горят. В макулатуру их сдают, в сырой гараж ссылают, на газетку у мусорника выкладывают. И даже если допустить, что где-то в Сети в бесплатной библиотеке и сохранился файл – то кто станет его искать, если писатель забыт?
Тут Иванов перестал трагически чесать шею и ради разнообразия поскреб короткими пальцами спину.
– А у меня другая теория! Теория растворения! – набравшись храбрости, выпалила Рина. – Вы в вечность души верите? В бессмертие?
– Ну… – осторожно сказал Лохмушкин, – верю. Допустим.
– Тут надо не «ну верить», а верить! – сказала Рина с укором. – Тут вот в чем штука! Если душа бессмертна, то она вбирает в себя все! Все впечатления, разговоры, даже эстрадные песенки. И уж, конечно, все книги, которые она прочитала!
– Даже стихи Лохмушки? – спросил Иванов с интересом.
– Все! Представим, что Лохмушкин написал стихотворение, которое не издали, но он прочитал его вслух на творческом вечере! И вот для пяти человек оно стало самым важным в жизни! Растворилось в их личностях, повлияло на судьбу, разделило их бессмертие! То есть даже не напечатанное стихотворение бессмертно! Не материальный носитель, которым растопят, конечно, буржуйку, а это, главное!
Сказав это, Рина оглянулась на Иванова, который, явно не слушая ее, смотрел куда-то вперед. Лицо у него было ошалевшее.
– Что случилось? – спросила Рина.
– Там был… – едва выговорил Иванов, облизывая сухие губы. – Ты ведь не подумаешь, что я сошел с ума?
– С точки зрения любого нормального человека, мы оба полные психи, – авторитетно заверила его Рина. – Идем по лесу, ведем крылатого осла, говорим о бессмертии.
– Хорошо. Я видел громадного человека на деревянных ходулях. Одет не то в шубу, не то во что-то такое. Перескочил через тропинку, посмотрел на меня – и скрылся. На голове у него был… горшок!
– Хм, – сказала Рина.
Одним Горшеней не ограничилось. Не прошло и десяти минут, как Иванов вновь застыл стойким оловянным солдатиком.
– Эй! – окликнула Рина, ничего пока не замечавшая. – Что, снова человек на ходулях?
Писатель смотрел поверх леса и задирал голову все выше, пока Рина вообще не перестала видеть его лица, а видела только шею. Ослик Фантом тоже остановился и задрал голову. Под его попоной зашевелились коротенькие крылышки. Над лесом на гиеле летел клоун. Верткий, гнущийся во все стороны. Одежда клоуна была украшена развевающимися лентами, блестками и фольгой. Он то откидывался на шею гиелы, то проскальзывал у нее под животом, то вскакивал на седло коленями, то разворачивался и оказывался задом наперед. Причем это были не просто движения, а нечто органичное. Чувствовалось, что человек этот и мыслит, и живет движением.
Рина смотрела на клоуна как завороженная, однако лишь увидев в руках его шары с сетью, узнала Танцора. Что делал здесь Танцор, да еще в одиночку, было непонятно. Нарушая все неписаные законы, он скользил над лесом, тщательно просматривая сверху изгибы тропинки.
Заметив Рину и ее спутника, Танцор ухмыльнулся и пронесся над ними, вскочив коленями в седле и раскинув руки. По его лицу Рина определила, что он узнал ее. Пеших шныров наездники-берсерки обычно не трогали, но тут что-то подсказало ей, что Танцор сейчас вернется. Кроме того, Рине не понравилось, как его гиела посмотрела на ослика.
Шнеппер был на дне рюкзака. Не пытаясь достать его, Рина потащила Фантома за
