– Прости, это что, вопрос? Ты меня спрашиваешь?
– Конечно, нет, Вал. Вопрос риторический.
– У меня просто камень с плеч свалился. Продолжай.
– Больше похоже на то, что она выступила против Увечного Бога.
– Да ладно? Какое отношение имеет Летерийская империя к Увечному Богу?
– Весьма существенное – вот какое.
– Иными словами, мы со Скрипачом снова сражаемся на той же самой треклятой войне?
– Можно подумать, Вал, до сих пор ты об этом не догадывался – и хватит мне тут корчить невинную рожу! Здесь не так уж и темно, и ты это прекрасно знаешь, так что выражение твоей рожи предназначено мне, и оно насквозь фальшивое – хватит уже!
– Ох, как у нас нервишки-то шалят.
– Вот потому-то я тебя, Вал, и терпеть не могу.
– Я еще помню, как тебя до смерти перепугала рекрут по имени Жаль, потому что в нее вселился некий бог. Теперь ты сам работаешь на этого бога. Просто удивительно, как все иной раз становится с ног на голову, причем таким образом, что ни предвидеть, ни даже предсказать.
Чародей уставился на сапера, потом наконец сказал:
– Продолжай, Вал.
– Ты и в самом деле полагаешь, что Жаль была нужна, чтобы добраться до императрицы? Что она была частью какого-то гнусного плана, призванного отомстить Ласиин? Не представляются ли подобные мотивы… безумными?
– К чему ты клонишь?
– Просто пытаюсь понять, следует ли тебе быть настолько уверенным в тех, на кого ты работаешь, как ты сам полагаешь. И еще – заметь, это просто мои домыслы, – твое замешательство относительно адъюнкта вполне может быть основано на чем-то вроде, хм, недопонимания относительно двух богов, прячущихся у тебя за спиной.
– Это у тебя что, предчувствие такое?
– Я тебе не Скрипач.
– Это верно, но ты был ему так близок – был в его проклятой тени, – что тоже взял в привычку непостижимым образом подозревать всех и вся, и даже не пытайся этого отрицать. Поэтому будет лучше, если я спрошу тебя прямо. Мы с тобой, ты и я, сражаемся сейчас на одной стороне – или нет?
– Может статься, что и нет, – ухмыльнулся Вал. – А может, мы делаем одно дело даже в большей степени, чем ты, чародей, можешь вообразить.
Быстрый Бен наконец отобрал с полдюжины обкатанных водой галек, а остальные отбросил в сторону.
– Ты полагаешь, от твоего ответа мне легче?
– А мне, по-твоему, легко? – возмутился Вал. – Я, Бен, на твоей проклятой стороне с самой Рараку! И так до сих пор и не понял, кто ты и даже что собой представляешь!
– К чему ты клонишь?
– Вот к чему. Я начал подозревать, что Котильон – и Престол Тени тоже – не знают тебя даже наполовину так, как им кажется. Поэтому и держат тебя на коротком поводке. И по этой же причине сделали так, что рядом с тобой сейчас нет Калама, чтобы прикрыть тебе спину.
– Если ты сейчас прав – насчет Калама, – кое у кого будут неприятности.
Вал пожал плечами:
– Я всего лишь хочу сказать – план мог в том и заключаться, что Жаль прямо сейчас должна была быть рядом со Скрипачом.
– У адъюнкта, Вал, тогда и армии-то никакой не было. То, на что ты намекаешь, невозможно.
– Все зависит от того, как много Келланвед и Танцор увидели и сумели понять, когда покинули империю и искали способ взойти. – Сапер помолчал, потом добавил: – Ведь они прошли путями Азатов, верно?
– Об этом, Вал, почти никому не известно. Определенно не было известно и тебе, пока ты… был жив. Что возвращает нас к вопросу о том, какими путями прошел ты после того, как сам себя взорвал в Черном Коралле.
– Ты хочешь сказать – после того, как я сам взошел?
– Ну да.
– Я тебе и так почти все рассказал. Все «мостожоги» взошли. Можешь сказать спасибо некому духовидцу.
– И теперь вся эта толпа болванов мотается туда-сюда. Да Худ вас забери, Вал, среди «мостожогов» попадались самые разные люди. Жестокие, испорченные, попросту злые…
– Ерунда. К тому же открою тебе одну тайну, может статься, когда-нибудь да пригодится. Смерть делает тебя скромней.
– Мне не требуется дополнительная скромность, Вал, и это к лучшему, поскольку умирать я в ближайшее время тоже не собираюсь.
– Тогда внимательней смотри под ноги.
– А ты, Вал, прикроешь мне спину?
– Я не Калам – но да, я прикрываю.
– Пока что.
– Пока что.
– Что ж, думаю, это тоже сойдет…
– Но при условии, Бен, что и ты прикроешь мою.
– Разумеется. Из лояльности к своему прежнему взводу и всего такого.
– Так для чего тебе эта треклятая галька? Впрочем, можно подумать, я сам не догадываюсь.
– Нас ожидает малоприятная заваруха, Вал. – Он обошел сапера по кругу. – И вот что, насчет этой твоей «ругани», – попробуй только меня взорвать, я обещаю, что вернусь за тобой. Клянусь тебе, и не я один, но каждая из душ внутри меня.
– Тут сразу возникает один вопрос. Долго еще все эти души собираются прятаться внутри тебя, Бен Адаэфон Делат?
Чародей смерил его взглядом и, как и следовало ожидать, ничего не ответил.
Трулл Сэнгар стоял на самом краю освещенного костром круга, позади собравшихся здесь имассов. Песня, которую пели женщины, постепенно превратилась в набор мягких звуков, подобных тем, которые можно услышать, когда мать успокаивает младенца. Онрак объяснил ему, что эта эрес’альская песня исполняется как бы наоборот, к самым корням языка, начиная от зрелого и явно сложного, хотя и причудливого эрес со всеми его прищелкиваниями, резкими паузами и жестами, обозначающими пунктуацию, который по мере исполнения все упрощается, одновременно становясь более музыкальным. Все это создавало необычный эффект, вселявший в тисте эдура смутную тревогу.
Для его народа музыка и песни были чем-то статичным, запечатленным внутри ритуалов. Если предания не обманывают, некогда тисте эдур знали великое множество музыкальных инструментов, но большинство ныне забыты, остались лишь названия. Их музыку теперь заменяли голоса, и у Трулла возникло чувство, что тисте эдур, возможно, утратили что-то очень важное.
Жестикуляция женщин постепенно превратилась в танец – они изгибались, раскачивались, неожиданно оказалось, что эти движения исполнены сексуальности.
Позади раздался глухой голос:
– Рождению ребенка предшествует страсть.
Бросив взгляд через плечо, Трулл с удивлением обнаружил, что это один из т’лан имассов, вождь клана Хостиль Ратор.
В длинные сальные волосы, свисавшие прядями с пятнистого, покрытого шрамами черепа, было вплетено множество старых даже на вид костей. Заметней всего на лице были надбровные дуги, скрывающие глаза в глубокой тени. Даже облекшись в живую плоть, Хостиль Ратор выглядел как сама смерть.
– Страсть порождает дитя. Понимаешь, тисте эдур?
– Думаю, что да, – согласился Трулл.
– Так и случилось – давным-давно, во время Ритуала.
Вот что.
– К сожалению, – продолжал
