Потому что мы — те, кто остался после вас.
Он сказал мне, что теперь это просто воспоминание. По крайней мере должно им быть. Но, видно, у нас с ним чересчур хорошая память, чтобы вас отпускать.
Я все еще помню, Якоб, как нашла тебя на ночных улицах, сломленного и одинокого, как вела тебя все это время, думая, что знаю путь. Больше всего меня гнетет то, что все было зря. Я сорвалась, а заодно столкнула тебя.
Безумец не может нести ответственность за свои поступки. И я должна была взять ее на себя.
В конце остается память — скверное наследие. Это симулякр, жалкая подделка реальности, встроенная в мозг. Человек, как ни крути, хреново устроен. Он тонет в иллюзорном, нематериальном мире, но по-прежнему остается смертным. Не принадлежит больше природе, но и от ее законов не свободен. Так и тянется по реке времени с воспоминаниями о том, что исчезло.
Что хотел сказать нами Бог? Похоже, люди стали неудачной шуткой. Бабочки-однодневки в этом отношении — более совершенное изобретение.
К черту философствование. Я просто говорила о том, что помню, и мне больно от этого. Возможно, дело еще в этой могиле, я очень привязана к твоим останкам. Позавчера мне снилось, что я тебя обнимала, а ты плакал в моих объятиях.
Якоб, ты дитя, которое потерялось, чтобы никогда не вырасти.
Якоб, что же мне с тобой делать?»
***Престарелая Генриетта Лаубе лежала на кровати в окружении любимых кошек и горы подушек. На вздутом животе покоились модный журнальчик и очки, которые мерно поднимались в такт глубокому дыханию. Женщина дремала.
Квартира в Шенеберге, в которой она проживала с детства, была грязная и захламленная. Окна с толстым налетом пыли на обеих сторонах стекол едва пропускали свет, и комната утопала в грязно-бежевом полумраке. Шелковые обои свисали кудрявыми лохмотьями благодаря усердию ее трех кошек. Тихо гудел холодильник, а часы вторили ему зловещим тиканьем. Все остальное в этой квартире молчало, погрузившись в полуденный сон.
Она проспала бы так до самого вечера, обложившись кошками и подушками, но эту идиллию прервал звонок в дверь.
До нее не сразу дошло, что это к ней звонят. Открыв глаза, она надела очки и настороженно прислушалась.
Звонок повторился. Тяжело спустив отекшие ноги и сунув их в домашние туфли, Генриетта побрела в прихожую.
— Кто там? — слабо спросила она в домофон.
— Фрау Лаубе? Я звонил вам два дня назад. Мы говорили о вашем зеркале, — донеслось из громкоговорителя.
Генриетта мигом вспомнила низкий голос в телефонной трубке, который расспрашивал ее. Он же говорил с ней и сейчас.
Палец сам нажал на кнопку, и вскоре в ее прихожей появился высокий худой мужчина в непроницаемых солнцезащитных очках и черной одежде, к ее удивлению, с длинными волосами, собранными в хвост.
— Добрый день, — сказала она, подозрительно щурясь.
— Надеюсь, я вас не отвлек…
— Все нормально. И можете не разуваться.
Мужчина оглядел тусклый коридор, по-прежнему не снимая своих очков.
— В общем, я упомянул уже по телефону, что давно интересуюсь подобным антиквариатом… — произнес он. — Я больше, чем коллекционер, можно сказать, специалист.
В этом слове промелькнула какая-то ирония, но смысла ее Генриетта не уловила.
— Ну, вы не разочаруетесь, — заявила она, провожая его в одну из закрытых комнат.
Туда она заходила редко, разве чтобы протереть пыль.
Гость осторожно протискивался между ее захламленными комодами, едва касаясь их пальцами. Лицо его не выражало ни брезгливости, ни интереса. Указательный палец Генриетты неустанно манил визитера за собой.
— Я храню это сокровище уже много лет и сама никогда к нему не прикасаюсь. Это что-то вроде нашего семейного проклятия — ни выбросить, ни воспользоваться…
— Что именно с ним не так?
Генриетта покосилась на гостя, как бы сомневаясь, говорить ему сразу или нет. Доверия он все-таки не внушал. Их свел антиквар Йорг Бахман, через которого она вознамерилась продать это чертово зеркало. Однако на вопрос, кто он такой, ни Йорг, ни сам клиент не дали внятного ответа.
Бахман только сказал: «Это чрезвычайно важный клиент, готовый хорошо заплатить. Этого разве не достаточно?»
Это был весомый аргумент в пользу его анонимности.
В углу комнаты стоял большой плоский предмет на ножках, завешенный серым покрывалом. Гость уже потянулся было к нему, но Генриетта предупреждающе вцепилась в его руку.
— Оно что, кусается? — последовал вопрос.
— Не так быстро, молодой человек. Вы хотя бы понимаете, что собираетесь купить? — попыталась она приструнить его энтузиазм.
— М-м-м… зеркало?
Он издевался.
— Это не совсем то, чем кажется.
— Знаю. Мне ведь и не нужно простое зеркало.
— Когда мне было двенадцать, а моему брату двадцать, наша мать умерла, — мрачно начала Генриетта. — Надо сказать, что до этого мы им не пользовались, оно лежало в кладовке и бог знает что показывало. Пару дней спустя после ее смерти брат подошел к этому зеркалу и увидел ее там. И не раз. В результате он стал проводить всякие эксперименты. Ходил с ним по городу, торчал на кладбищах, наблюдая за отражениями. Так и свихнулся. Мы поместили его в клинику, и он умер пару лет назад. До самой смерти говорил, что загробный мир рядом, за каждым зеркалом.
— А вам оно что-нибудь показывало? — осторожно поинтересовался гость, пожирая предмет под тканью жадным взором.
Даже его темные очки не могли скрыть эту энергетику любопытства.
Генриетта дернула плечом.
— Я, знаете ли, предпочитаю в него не глядеть. Береженого Бог бережет.
— И все же мне надо его осмотреть. Я ведь должен знать, что собираюсь купить. — И он бесцеремонно стянул покрывало, открыв большое овальное зеркало на ножке.
Генриетта ойкнула и прижала пальцы ко рту.
Однако ничего пугающего она не обнаружила. В зеркале отражались только она и молодой человек.
Какое-то время он сосредоточенно осматривал
