«Меня уже нет. Здесь осталась только часть».
«Где же другая?».
«Не знаю. Я уже давно ее не чувствую. И этого тоже скоро не будет. Я убью себя. То, что осталось, не может существовать без содержания. Я умер когда-то. Не помню только… когда».
«Почему ты считаешь, что я могу тебе помочь?».
«Найди меня. Я вижу, что ты знаешь, как меня найти».
Молящий лихорадочный взгляд исподлобья. Слабая надежда, что его можно вытянуть, что он еще борется с собой. Сумасшедший, решивший, что только она знает, как вернуть ему целостность рассудка и личности.
Слова кончались. Алису затапливало его отчаяние, похожее на грязную черную воду.
В голове Якоба — разбитый циферблат, который уже не починить. Но она все равно начала выполнять его просьбу — искать. Где-то в этом месиве его червивых мыслей должен быть он сам. Алиса решила помочь Якобу и влюбилась в его уродство.
Что ее влекло?
«Что одной ногой он уже был там»
Очередная странная мысль, родившаяся в тишине.
Алиса хотела его уберечь, но в итоге толкнула в пропасть. Летишь, так лети. Тех, кто на полпути ко дну, уже не спасают.
***— Это депрессивно-параноидный синдром на фоне прогрессирующей шизофрении. Он пытался покончить с собой еще в шестнадцать лет, и родители определили его в специальную клинику, посадили на антидепрессанты. Реабилитация не помогла, — отстраненно рассказывала Алиса притихшему Люку. — Он просто научился скрывать от них свои симптомы. В нем уживались рационалист, который прекрасно справлялся с болезнью, когда возникала угроза помещения в клинику, и… другой, тот, кто всего боялся, ненавидел жизнь и себя.
Алиса сложила ладони вместе и положила на них подбородок. Она теряла нить повествования от внезапного возвращения в ту ночь.
Впервые в ее жизни появился некий другой, который поглотил ее собственную личность, и это казалось странным. Ведь она — такой холодный, рассудительный человек. Эти качества сделали ее одиночкой. Она ни с кем по-настоящему не дружила, никогда по-настоящему не любила. Изо всех людей на земле умненькая девушка, аналитик до мозга костей, влюбилась в полнейшего психа, который жил в мире только ему понятных иррациональных страхов.
Кем она ему была все это время? Тюремщиком, возлюбленной, психиатром?
А дальше пошел уже отработанный до боли сценарий: тот день, пистолет, эта чертова песня, ее побег.
— Знаешь, — задумчиво продолжала Алиса, — был период, когда мне казалось, что каким-то образом он стабилизировался. Отчасти, может, благодаря моему присутствию. Это была иллюзия. Камень, который я толкала в гору, начал съезжать обратно вниз, и со страшной скоростью. Я разубеждала его очень долго, но однажды устала. В этом заключался момент и моего отчаяния. Я ничего не могла с ним сделать. Может, поэтому он впал в эту кому. Иногда толчок в пропасть — это бездействие. В данном случае мое.
— И что он тебе говорил про причины своего желания умереть?
— Был убежден, что в этом мире он никогда не будет счастлив. И я тоже. Что мы просто нежеланные Божьи дети.
— Еще и Бога приплел.
Брови Алисы сошлись к переносице, а взгляд устремился вперед. Кладбище, Люк и небо пропали. Она словно видела Якоба за крестом и спрашивала его уже в который раз.
— И ты ходишь сюда три года? — вернул ее к реальности голос Янсена.
— Да.
— И пишешь письма?
— Как видишь. Если их не уносит ветер, я засовываю их под крест, там есть небольшая ниша. А его родители сюда не приходят, им и так тяжело дались похороны. К тому же они страшно набожны, католики, а самоубийство — это…
— …грех, — эхом закончил Люк. — Так говорят.
— Так говорят.
Его губы тронула недоуменная усмешка.
— И что ты меняешь этой перепиской для никого?
— Менять я ничего не собираюсь. Сделанного не воротишь.
— Тогда что это? Искупление?
— Самобичевание, — непонятно почему усмехнулась она, хотя ничего смешного тут не было, — или способ заключить произошедшее в клетку из слов, чтобы оно не сожрало меня заживо. Да, верно… — медленно произнесла она, продолжая неотрывно смотреть куда-то сквозь крест. — Я все пытаюсь найти этому место в моей жизни. Не могу выкинуть эту часть, она была важной. Но и позволить ей затопить все, что от меня осталось, тоже нельзя. Инстинкт самосохранения, может быть. Выглядит как ритуал по сохранению каких-то кусков меня… Похоже, в этой могиле моя изрядная часть.
Люк молчал, тоже уставившись в пространство. Она говорила ужасную правду обо всех потерях. Когда кто-то близкий навсегда уходит из твоей жизни, понемногу разрушается и твоя личность. Даже самые конченые эгоисты ищут в ком-то свое отражение, что уж говорить о других…
Он вдавил в землю свой чадящий окурок, не глядя на Алису, а она продолжала говорить:
— Я часто думаю… А если бы он остался жив? Остались бы мы вместе? Выдержала бы я дальше? Так ведь бывает. Люди расстаются, хотя вначале не отлипали друг от друга. И любовь умирает раньше нас самих. Ты сказал об этом в какой-то своей песне. А музыкальные критики считают, что ты знаешь о любви все.
На это он только фыркнул, но выдал что-то совершенно новое для нее:
— Отношения, которые могли бы быть, ранят сильнее всего. Тебя будет вечно преследовать это извечное «если бы».
Невольно она вытаращилась на него, очередной раз удивляясь ему. Все-таки этот Янсен бывал мудрецом.
Ветер легонько шевелил ее конверт. Затем на их глазах тот поднялся в воздух и исчез где-то за мавзолеями. Люку стало невероятно грустно от увиденного или услышанного.
Теперь он знал тайну Алисы.
Конечно, еще бы им не понять друг друга. Когда вдруг два одержимых смертью человека встречаются, то им хотя бы есть о чем поговорить.
— И что ты собираешься с этим делать? Посвятишь свою жизнь могиле?
— Пока не знаю. Может, я по-своему двигаюсь дальше. А может, стою на месте.
— Но
