— Брось, здоровая рок-звезда — плохая рок-звезда, — вяло отпарировал Люк. — Мне нужно полгода, чтобы ты не трахал мне мозги. Полгода, Анри. Дай мне затишье.
— Пишешь что-то? — проницательно осведомился этот жук.
— Не твое дело. Мы заканчиваем турне, а дальше чилаут. Можешь ломиться ко мне в дом, брать мою кровь на анализы, только не вытаскивай меня все это время на люди.
— Ты так говоришь, будто я держу тебя на поводке, — делано удивился Анри. — Я понимаю тебя. Сделаем, как хочешь.
Люк слегка расслабился и прислонился головой к стене. Может, с ним еще можно договориться. Если каждый раз публично выкидывать по финту, Анри от страха начнет давать ему время на то, чтобы он мариновался в блаженном одиночестве. Это напоминало инфантильный шантаж, но ничего другого Люк противопоставить не мог.
— Кстати, один вопросец… — Интонация Анри изменилась, и в голосе зажглось любопытство. — На хрена ты недавно ездил в Шенеберг?
От неожиданности Люк выронил изо рта сигарету, которую безуспешно пытался поджечь свободной рукой, и даже отвел от уха телефонную трубку, посмотрев на нее так, как если бы там имелась скрытая камера.
— Ты что, делаешь как твоя жена? Посадил на меня GPS-трекер? — не поверил он своим ушам.
Вся семья Анри страдала паранойей и манией шпионажа, вплоть до его малолетних сыновей, которые доносили друг на друга родителям.
— Очень надо, — послышалось снисходительное фырканье. — Я посылаю за тобой охрану, глупый. Они держатся подальше, но следят, чтобы на тебя не напали. Помнишь ту больную из Чили? Она тебе клок волос вырезала.
Было дело. Однажды к нему пристала какая-то сумасшедшая, которая отчекрыжила у него прядь и убежала с радостным хохотом. Тогда у Люка возникло жутковатое ощущение, что если он на минутку зазевается, то все части тела перестанут ему принадлежать.
— Ты никогда не смотришь по сторонам, — ворчливо продолжил Анри. — Чешешь вперед как танк. Думаешь, раз напялил очки и шапку натянул на лоб, так тебя никто не узнает? Смешно. Твоя безопасность — моя ответственность. Парни сказали, ты выволок из дома тридцать три на Рубенс-штрассе какую-то здоровую фигню в чехле.
— Антиквариат, — отозвался Люк сквозь зубы.
Наконец-то удалось прикурить. Но ухо горело, а кулаки чесались. Вездесущность Анри напоминала кожную болячку.
— А, помню, — отрешенно отозвался продюсер, тарабаня по клавиатуре как сумасшедший, — собираешь какое-то старье…
— Когда мы летим? — перевел тему Люк.
— Что с тобой вообще? — живо последовал вопрос, и не дожидаясь ответа, Анри буркнул: — Сегодня вечером, склеротик.
Он по-прежнему что-то бубнил, но Люк уже отключился.
Две недели прошли в хаосе. После концерта в Берлине они отыграли еще в Дании, Финляндии, Швеции и Норвегии. Впрочем, эти были еще приятные поездки. Люку нравился северный менталитет, его легкая меланхолия и интровертность. Ему казалось, что там его музыку принимают как что-то само собой разумеющееся. Не было избыточной драматизации, как в других странах. Можно сказать, он даже слегка расслабился в сканди-туре.
Потом, как при ускоренной перемотке, пролетели смутная неделя в Берлине, дурацкий торг с Генриеттой Лаубе и случайная встреча с девушкой из морга.
Алиса.
Ее письмо было с ним. Да и все. Он вернулся на кладбище, к могиле чокнутого Якоба, и нашел ту самую нишу, о которой она говорила. На самом деле это была просто зарубка глубиной примерно в три сантиметра. В нее она засунула пухлую пачку писем, а торчащие края слегка присыпала землей.
Люк отрыл их все, сфотографировал каждое и вернул оригиналы на место.
И начал читать…
Ее слог растворял. Началась фрагментация меж строк ее простых, но точных фраз, иногда едких, как кислота, но искренних. Это то, что зовется правдой. Читая ее письма, он словно вновь воскрешал себя, того старого Люка, который написал свои первые песни, чтобы у него не лопнула переносица от отчаяния и необратимости произошедшего. Тогда каждое слово было верным, а каждый звук гласил истину.
Он понял, что просто хотел бы написать такое снова. Не тот пафос, что сейчас весь мир слушает, а что-то… новое.
Что-то о ней.
Последние два дня его не оставляло почти забытое ощущение зудящего вдохновения. Оно кололо ему пальцы, глаза, губы… Надо было уединиться, чтобы выпустить это таинственное зреющее чувство. Полгода после тура. Идеально, чтобы написать альбом о девушке, которая сильнее смерти.
Она и сама пока не знает о своей силе.
Его взгляд блуждал, ловя в окне отблески солнца. Что-то вырывалось из пелены, он ощущал контуры замысла. О сборах же забыл напрочь. Помнится, с вечера что-то кинул в дорожную сумку, но что именно… Да к черту! Внезапно стало не до этого.
Он проворно вскочил с пола и отправился в комнату, где стояла его старая «ямаха», за которой написаны все песни.
«Музыка начинается с тишины», — сказал кто-то задолго до него.
Он включил синтезатор, и светодиод послал ему приветливый сигнал. Люк не переставая слышал незнакомый ритм, раздробленный на обрывки фраз, но стремящийся стать чем-то единым. Он уставился на клавиши с какой-то нерешительностью, и пальцы извлекли первый звук, испуганно взвившийся под потолок.
Ля минор — и будто что-то разбилось. С этого все и началось. С осколков. Но сейчас каждый из них потянется друг к другу, как эти ноты. Сейчас все снова будет целым…
Алиса нашептала ему историю, и он превратит нить ее слов в музыку. Ее голос постоянно звучал в его голове.
Следующие два часа его не было в этом мире. Люк полностью растворился в той реальности, которая случайно возникла между ними двумя: этот мирок солнечных аллей и холодных надгробий, где легко рождались самые тяжелые откровения.
Пальцы уже порхали сами собой, он даже не
