Но все прервалось в одно мгновение. Люк очнулся и перевел дух. Он сидел в темной комнате, а снаружи раздавался требовательный гудок машины.
На часах было уже без пяти восемь, до отлета в Цюрих оставалось около двух часов. Люк подхватил в коридоре свою сумку с вещами и отправился к ожидающей его машине.
***Сначала на сцене царила абсолютная темнота. Внезапно жестко взревели гитары, вместе с первыми аккордами вспыхнули прожекторы.
Люк вышел на сцену, и публика загрохотала голосами вселенной.
Он был в прекрасном настроении, посылая им свои загадочные, манящие улыбки, и море людских голов колыхалось навстречу. Отовсюду к нему тянулись руки. Каждый хотел получить часть его.
Про этот концерт еще не раз будут говорить как про энергетическую катастрофу… Фанаты потом с трудом могли описать, что там творилось. Свет, звук, голограммы и взрывы пиротехники — похоже, группа решила свести всех с ума.
Люк видел каждое из обращенных к нему лиц, и в них читалась жажда необъяснимой надежды. Благодаря ему люди во что-то верили. Странно, смешно, мило. Каждый видел что-то свое, и при этом все видели одно и то же. Раз так, надо петь дальше. Большей пользы он и не принесет. Люк впервые хотел дать им то, за чем они пришли, а не просто отыграть сет-лист.
Потому что он хотел, чтобы и Алиса его услышала. У его бесцельного творчества вдруг снова появился адресат.
«Вот о чем я прошу Бога, вышние силы, кого угодно… Пусть мои слова дойдут наконец-то до тех, кому они действительно предназначаются…» — сумбурно пронеслось в голове.
Свет прожекторов хаотично скакал по нему, а он замер, невидяще вглядываясь в толпу. В тот момент на него будто обрушилась божественная благодать. Если молитвы вдруг услышаны, человек чувствует себя частью безымянного целого. Ощущение единения с музыкой и людьми и растворение собственного тела накрыло его вязкой пеленой.
Но в какой-то момент Люк понял, что уже ничего не различает. Лица превратились в размытые точки. В ушах стало глухо.
Он задыхался.
Световые пятна бешено носились по сцене, а из груди рвался судорожный кашель.
Такова суть божественной благодати: одна рука тебе дает, а другая забирает.
Вдохнуть не получалось, а прыгающие лучи вокруг только усиливали это странное удушье. Гитаристы яростно исполняли жесткое соло, ударные как будто сошли с ума…
Или это его пульс так жутко бьется в висках?
Пользуясь прыгающими по подмосткам лучами света, Люк скрылся за сценой и попытался снова набрать в легкие воздуха. Грудь болела. Шея, судя по ощущениям, раздулась.
На миг он испытал страх перед ждущей его неизвестностью. Что будет потом?
Вдох? Или тишина?
Кажется, у него глаза вылезли из орбит…
Ладони отчаянно колотили о стену, наконец что-то с болью вырвалось и он облегченно опустил веки.
Через мгновение Люк пришел в себя и уставился на стекающие по побелке струйки крови. Было смутное подозрение, что это только что вырвалось из него. И это не прикушенный язык.
Утерев подбородок, Люк отправился назад, на сцену.
***А на следующий день, высоко подняв ворот легкой куртки и нацепив темные очки, Люк торчал в приемной небольшой частной клиники под Цюрихом.
Рядом сидела только пара старушек, лопочущих про свои анализы. Время от времени они жизнерадостно обращались к нему с риторическими вопросами, но он в ответ только мычал что-то нечленораздельное. Ожидание, длившееся не более получаса, показалось вечностью.
В обычную клинику — ясен пень — он в жизни не пошел бы, а сообщать об этом Анри не было никакого желания. Все его звонки за утро он проигнорировал, а из отеля вышел через черный ход, чтобы его дуболомы за ним не последовали. Иногда его самого ужасала собственная жизнь, в которой он прятался не только от поклонников, но и от лучших друзей.
О том, как он закончил вчерашний концерт, даже вспоминать не хотелось. Оставшиеся три песни Люк неожиданно для группы и публики отыграл сам, акустически, иначе ему было не перекричать их хеви-метал запилов. Все закончилось тихо, чуть ли не как колыбельная. Впрочем, в социальных сетях это назвали «атмосферным» и ставили хэштег #домурашек. И на том спасибо.
— Герр Янсен, — обратилась к нему медсестра, — вас ждут.
Он встал, быстрым шагом направился в кабинет и уже там наконец-то стянул очки, расслабленно улыбнувшись Ингрид.
Пожилая женщина с высокой прической поднялась с места и крепко обняла его. От нее пахло анисовой водой. Люк никогда не понимал, почему. Может, это было одно из лекарств, но запах был даже в ее доме, что напоминало ему о детстве.
— Люк, — растроганно протянула она. — Наконец-то вернулся! Ну скажи, что навсегда!
— Ноги моей тут не будет вне концертного тура. Но я рад тебя видеть.
Ингрид фыркнула и вернулась за стол с презрительным видом. Впрочем, Люк прекрасно понимал, что это напускное.
— Ну и дурак! Встречаю иногда твоих бывших одноклассников, всегда спрашивают, как ты. Будто мы с тобой регулярно общаемся. Позвонить-то не удосужишься, какие уж визиты.
Люк улыбнулся, устраиваясь в поскрипывающем кресле, стоящем в кабинете уже бог знает сколько лет.
Ингрид была в его жизни кем-то между матерью и другом. Она присматривала за ним с детства. А когда кто-то опекает тебя с такого раннего возраста, начинаешь верить, что этот человек был всегда. Она никогда с ним не церемонилась, могла даже дать пинка… Люк всегда питал слабость к прямолинейным людям, даже если их прямота граничила с бестактностью.
Врач смотрела на него с плохо скрываемой нежностью. Перед ней был все тот же Люк: много нешуточного упрямства и крепнущая с годами нелюбовь к родному дому. Он постарался вычеркнуть все, что только могло потянуть его назад. Обрубил почти все контакты и никогда не приезжал в гости вне концерта. Да и говорил уже как берлинец, быстро и глотая все окончания.
«Что можно сделать с человеком, который полжизни посвятил тому, чтобы отпилить свои корни?» —
