— Сколь могу, я тебе, Садко, помощь окажу, — проговорил посадник. — Ив долг дать решусь. Только на твои нужды наверняка больше надобно, чем я выделить смогу. Я же перед князем в ответе, и без самой крайней нужды на казну посягать — не моё право. Если б у тебя ещё кто-то был, кто б тебе в долг поверил...
— Я поверю! И, сколько потребно, одолжу.
И Добрыня, и Садко разом обернулись. И увидели, что эти неожиданные слова произнёс купец Антипа Никанорыч, до того долго сидевший за столом молча.
— Прости, господин честной посадник, и ты прости, гость ладожский, что я разговор ваш слушал. Только за столом уж тихо стало, а говорили вы, не таясь. Я поверил твоему рассказу, Садко, хоть и чуден он — никогда такого не слыхивал. Однако помочь тебе хотел бы. Тем более, раз сколько-то Добрыня Малкович дать готов.
— Вот и славно! — искренне обрадовался Добрыня. — Видишь, не все купцы в Новгороде одной своей мошной дорожат.
— Кто ж ты таков, добрый человек? — Садко поднялся из-за стола и поклонился. — За кого отныне молиться прикажешь? Моё имя Садко. Садок Елизарович. А ты?
— Антипой крещён, так же и зовусь! — сверкнул улыбкой красавец купец. — Друзья-то твои уцелевшие где сейчас приют нашли?
Садко тяжело вздохнул.
— Где ж им быть? Из сарая, где я в залог своё добро оставил, все товары мои вынесли. А у меня остался на пальце перстень с камнем самоцветным — в Царьграде покупал когда-то. Вот я его продал за полцены да уплатил хозяину сарая, чтоб позволил моему кормчему Луке (слава Богу, он жив остался!) да другим пятерым в том сарае на день остаться, отдохнуть. Да ещё сторговал за тот перстень немного хлеба и четвертину вина. Оставил всё товарищам, а сам на пир подался, чтоб игрой своей да песнями что-то заработать. И, вишь ты, заработал! Более, чем надеялся!
Антипа насупился.
— Знаю я хозяина того сарая. Ерофеем его кличут. И это он, значит, за день постоя в своём сараюге дырявом да за каравай и четвертак вина с тебя ещё плату содрал? У-у-ух, греха человек не чует... Ладно. Кличь своих, у меня немного поживёте. Терем мой просторен и более народу вместить может, не только полдюжины. Да и не беден я, накормлю и напою — довольны будете.
Слушая всё это, заулыбался и посадник. Антипу он примечал и прежде. Тот ему нравился, выгодно отличаясь от прочей купеческой братии. Теперь же купец и вовсе расположил к себе сурового Добрыню. Он поманил к себе обоих молодых людей и, когда те подошли, предложил ещё раз наполнить чары.
— Стало быть, жить вам поживать да нового добра наживать! — Посадник первым поднял расписную утицу[40], полную ароматного зелья. — Но задержитесь-ка оба, у меня к вам ещё разговор будет. А я покуда кого-нибудь из ребят моих кликну, пускай денег принесёт. Я первым обещал, первым и отдам обещанное. Песня твоя дорогого стоит.
Садко заметил, что Добрыня, явно обрадованный предложением Антипы, вскоре сделался задумчив, словно какая-то неотвязная мысль не выходила у него из головы.
— Вот что, Садок Елизарович, — глотнув вина, проговорил посадник. — А нет ли у тебя мысли вновь за тем колдовским кладом отправиться? Судя по тому, как ты его описал, он и впрямь богат, как казна цареградская.
Синие в вечернем свете глаза Садко сверкнули и тотчас погасли.
— Не стану лукавить, искушение в голове имею... Но покуда на сей раз всем долгов не отдам, то и помыслить об этом не смогу. Да и святителю Николе теперь с особым тщанием молиться стану — пускай подскажет, можно ли вообще на то злато зачарованное покушаться.
— Меня тоже твой рассказ за живое взял! — воскликнул Антипа, поскольку Добрыня не спешил заговорить. — Или я сам не купец? Только вот не таит ли сие злато гибель для любого, кто к нему прикоснётся? Чтоб знать слово какое заветное для того клада или...
Посадник поднял руку, и молодой человек умолк.
— У вас — свои мысли, а у меня свои, — сказал Добрыня. — Я сюда князем посажен, чтоб его нужды блюсти. И подумал вот о чём. Владимиру-то, племяннику моему, князю нашему, сейчас злато, ой, как потребно! Понимаете?
— Так когда ж это правителю не нужно было богатство? — удивился Садко. — Без злата какое же государство жить может?
— Всё так! — уже волнуясь, воскликнул посадник. — Но здесь-то совсем другое дело. Сами посудите, честные купцы: взял Владимир Святославич на себя ношу тяжкую, чтоб не сказать, непосильную — не по силам Господь креста не даёт, знаю... Но ведь как трудно ему, а? Решился он принять веру Христову сам — уже деяние великое! Он же князь! На него вся Русь глядит, а народ ему следует. Значит, раз принял эту веру, то и другим пример подал. Но Владимир на этом не остановился! Он объявил, что весь удел, ему подвластный, стало быть, вся земля Русская отныне христианской будет. Священников греческих призвал, чтоб служили в новых храмах, людей учили, как Богу единому молиться, чтобы Христа проповедовали. Храмы наши в городах строить стал, монастыри, кои уже были, расширять, новые открывать. И вам ли не знать, сколько злобы на него за то обрушилось, сколько козней ему строили и строят те, кто нашей веры на Руси не хочет...
— Да уж видывали, на что они способны! — пробурчал себе под нос Антипа. — Змеи подколодные! Дома жечь не боятся — людей губить да без крова оставлять!
— И не только, — подхватил Добрыня. — Дай им, они крепости станут рушить, с врагами Руси, с половцами, с печенегами столкуются,
