Садко так и подскочил на скамье, едва не вылив на себя остатки вина из чары. То, что сейчас говорил Добрыня, было ему куда как понятно. Он был крещён с детства, вырос в христианской общине и давно знал, что очень многие, такие же, как он, русские люди не любят и не понимают христиан. Не понимают смирения, которое несёт и проповедует эта вера, не понимают и не принимают любви к Богу, ходившему по земле в человеческой плоти да ещё позволившему людям предать самого Себя мучительной смерти. Богу, не пугавшему, не бравшему власть громами и молниями, дождями либо засухой, не возносившемуся над толпой грозными своими изваяниями. Бог, что смотрел на людей с греческих икон большими кроткими глазами из-под изранившего Ему лоб колючего венца, как мог такой Бог создать мир, повелевать миром?!
Иногда Садко тоже сомневался, понимает ли он всё в своей вере, принимает ли её до конца. По крайней мере он не раз думал, что не подставил бы левой щеки, если б кто-то вздумал ударить его по правой.
И вот князь Владимир решил сделать веру во Христа русской верой, научить этой вере народ, власть над которым ему вручил Бог, иначе как могло бы статься, что сын княжеской наложницы, рабыни получил Киевский престол? Раз получил, значит, Господь пожелал этого.
Вот тогда-то и всколыхнулись и взъярились те, кто прежде лишь злобно шипел, видя православный храм, плевались в сторону монастырей, кто исподволь, но упрямо травил крещёных людей. И только теперь, когда волна неистовой ярости прокатилась по русским городам, когда огонь объял некоторые храмы и многие дома, когда обуреваемые этой яростью христоненавистники, подстрекаемые волхвами, стали убивать тех, кто принял Благую Весть[41], только теперь Садко вдруг понял, что действительно всем сердцем верует во Христа. Не может то, в чём нет истины, что не заключает в себе спасения, вызвать такую бурю ненависти. С бессилием не борются всеми силами, на ложь и обман не обрушивают такого гнева. Если само Имя Христа заставляет этих людей бесчинствовать, восставать против своего князя, то, выходит, Христос им бесконечно страшен. Он страшен злу.
Садко много путешествовал и отлично знал, что во многих землях одни племена подчиняли себе другие, и те, кого подчинили, легко принимали и начинали почитать богов, которым молились и приносили жертвы победители. Что ж, раз ваши боги одержали верх, то они сильнее, ну, значит, и мы будем им молиться. Но ныне бешенство, неистовость, безумное неприятие прямо-таки сводили с ума противников крещения. Нет, не просто чужую веру отвергали и гнали прочь эти люди — они пытались отвергнуть самого Бога, отвергнуть добро и своё спасение!
И, конечно, князю Владимиру, решившемуся вступить в эту борьбу, принять на себя этот крест (как там сказал Добрыня? Не по силам не даёт?.. Хорошо, если так!), сейчас князю, само собой, очень и очень нужно золото, нужно не ради роскоши и блеска, как царьградскому кесарю, но именно ради утверждения веры. Русской веры.
— Так как же ты думаешь? — Голос посадника прервал размышления Садко. — Ведь стоило б тебе поведать Владимиру о кладе, стоило бы снова рискнуть, чтобы для благих его дел добыть золотую ладью?
Купец ответил не раздумывая:
— Наверное... Да нет, наверняка стоило бы!
— Вот! — обрадовался Добрыня. — Ты спрашивал, не могу ли я тебе какую службу при себе дать? Мог бы, конечно. Только на посадничьей службе сильно не разбогатеешь. Долги, может, и вернёшь, но сколько времени пройдёт? А что, коли я тебе предложу к князю Владимиру поехать?
— В Киев?
— А куда же? Там он сейчас. Покуда ещё соберётся на своих ладьях сюда, в Новгород... Может, не один месяц прождём его здесь. А так ты с такой доброй вестью сам приедешь. Возьмёшь дружинников, тех, кто у тебя остался, я вам всем денег отпущу, припасов дам всяких, чтоб в дороге нужды не иметь.
— А я ладью дам, — подхватил Антипа Никанорович. — Только прошу, Садко, ты меня с собой возьми! Не думай, не жадность меня обуяла, хотя, когда ты про злату ладью рассказывал, у меня по телу аж мурашки бегали... Но хотелось бы испытать себя в деле стоящем, в походе опасном. И на службу княжескую я тоже поступить не против. А зато я б уже сейчас дал денег, чтоб отправить в Ладогу, вдовушек поддержать да утешить.
Вместо ответа Садко, редко являвший кому угодно свои чувства, поднялся и крепко обнял вставшего ему навстречу Антипу.
— Дай Господь тебе... Спасибо, добрый человек!
— Вижу, вы обо всём столкуетесь! — воскликнул довольный Добрыня. — А уж как приедете в Киев, как ты, Садко, князю всё обскажешь, так он и будет решать, посылать ли тебя со товарищи за колдовской ладейкой, либо просто к себе возьмёт. Ему верные люди нужны, почти как то злато. Сможете ли завтра же отправиться? Я тогда нынче же письма отпишу племяннику да сестре своей любезной, матушке княжеской.
На том всё и было решено. Посадник встал из-за стола, и те из его гостей, что ещё дремали, уткнувшись носами в блюда и в чары, стали просыпаться, чтобы потихоньку двинуться к воротам. Не продолжать же пировать, когда хозяин уходит...
Вскоре за столами остались лишь те, кто спал уже совсем крепко.
ЧАСТЬ IV
КНЯЖЕСКОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Глава 1. Князь Владимир и его воин
Как ни сторожко поглядывали всевозможные иноземцы на всё более и более крепнущую и набирающую новую силу Русь, как ни косились на неё порой недобрым оком, но никто из тех, кому случалось побывать во граде Киеве, не говорил о нём обычно ни одного дурного слова.
Град, основанный в пятом столетии от Рождества Христова Полянским князем Кием[42], был действительно красив и величав. Детинец[43], обнесённый мощным земляным валом и по верху вала — высокой бревенчатой стеной с выступающими массивными башнями, стоял высоко на горке, потому так и
