– Но прошло уже столько лет… Двенадцать!
– А историю грозят вытащить на свет сейчас! – возразил Петр и сурово сдвинул густые брови.
Какое-то время они шли не разговаривая. Ивасин смотрел в посветлевшее небо, Дэн, наоборот, согнутый тяжестью воспоминаний, – в землю. Старая история, похороненная, казалось бы, не только под толщей лет, но и в сговоренном молчании, ожила в памяти так ясно, как если бы случилась вчера. А может, это уже воображение спустя годы дорисовало то, что Дэн не мог тогда увидеть. Но сейчас он ясно вспомнил и внешность девушки, и ее имя, и обстановку комнаты, и обстоятельства.
…Они собрались на квартире Костика Бабкина, чтобы отметить двадцатилетие Паши Сергеева. Родители Костика уехали на все выходные – великая удача, особенно если у друга день рождения, а отпраздновать негде. Дэн помнил, что собраться должна была чуть ли не вся мужская половина их студенческой группы, но кто-то уехал перед майскими праздниками домой (кто жил в общежитии), кто-то неожиданно заболел. В итоге осталось их четверо: Сергеев, Бабкин, он, в тот период еще Марков, и девушка – новая знакомая Кости. Где Бабкин с ней познакомился, при каких обстоятельствах – это было неважно. А важным оказалось то, что девушка собиралась позвать подруг, но отчего-то пришла одна. Дэн помнил, что девушка, которая представилась Анной (именно так, полным именем и даже с фамилией – Шумова), была очень симпатичной. Невысокой и хрупкого сложения, но с хорошо развитой грудью, которую подчеркнула соблазнительным декольте. Еще у нее были ровные волосы пшеничного цвета и синие, как у куклы, глаза. Только на этом сходство с куклой и заканчивалось: взгляд у девушки оказался не наивный, а цепкий, бреющий. И яркие от природы губы кривила снисходительная усмешка. Анна знала, что была привлекательна, видела, что понравилась сразу троим. И внимание двадцатилетних молодых людей ей настолько льстило, что Дэн заподозрил, что и пришла она на вечеринку одна, дабы не делить мужское внимание с подругами.
Они втроем наперебой ухаживали за Анной, состязались в остроумии, приглашали по очереди на танец. В тот странный и страшный вечер кодекс их мужской дружбы казался им особо сильным: они не соперничали между собой за внимание девушки, а делили его между собой поровну.
К вечеру они подготовились «по-мужски»: закупили больше выпивки, чем еды. То ли промахнулись, то ли рассчитывали на большее количество гостей. Анна почти не пила, только приторный кагор. А они, парни, налегали на спиртное крепко. Не то чтобы все трое любили алкоголь, но в тот вечер ими двигала шальная бравада. Дэн еще помнил, как танцевал с Анной и, кажется, пытался ее поцеловать. Только вот удачно ли закончились его попытки или нет – не знал. Помнил, как отошел к столу, чтобы взять с него стакан, как возмутился тем, что Анну тут же увел в танце кто-то из его приятелей. Но, рухнув на стул, моментально уснул. Никогда в жизни, ни до, ни после, он не бывал настолько пьяным.
Разбудил его шум – возня, стоны и крики. Дэн с трудом разлепил глаза и, держась за стол, поднялся. Его качнуло, а вместе с телом закачались, будто подвешенные на веревках, стены. Комната словно завалилась набок, потолок опрокинулся, а пол поехал из-под ног. Дэн удержал равновесие, но его замутило. И он, спотыкаясь и натыкаясь на стены, ринулся в туалет. Сколько он провел там, стоя на коленях над унитазом, а потом – сунув голову под кран, Дэн сказать бы не смог. Наверное, вечность. Потому что за это время шум в квартире стих. А может, он снова уснул там, скрючившись на полу совмещенного санузла? Потому что когда наконец-то вышел из ванной, квартира встретила его безлюдностью. Только на столе еще стояли тарелки с заветренными нарезками и грязные бокалы – напоминание о том, что тут недавно развернулось пиршество. Окликая друзей, Дэн обошел комнату, вышел на кухню и увидел там уснувшего за столом хозяина квартиры. Помнится, его несколько обескуражило то, что на Бабкине из одежды оказались лишь приспущенные трусы и один носок. Дэн не стал будить Костика и отправился на поиски остальных. Дверь в одну из комнат была приоткрыта. Дэн заглянул в нее и по аккуратно застеленной покрывалом двойной кровати догадался, что это была родительская спальня. Он поспешно вышел и в тот момент услышал за спиной тихий всхлип. В другой комнате, Костиковой, на разложенном диване лежала кое-как прикрытая платьем Анна и плакала. Дэн вошел в комнату и присел рядом. Но девушка резко отодвинулась и забилась в угол. Вид у нее был ужасающий: тушь размазалась от слез, и черные круги вокруг глаз казались инфернальными, одна скула припухла и наливалась синяком, а из разбитой губы по подбородку сочилась кровь. Шокированный, Дэн протянул руку, чтобы успокоить девушку, но Анна безумно вытаращила глаза и вдруг закричала: «Не трогай меня! Не трогай!» – «Я тебя не трогаю», – поспешно ответил Дэн. Но Анна вжалась спиной в стену и страшным шепотом проговорила: «Ты! Ты тоже, как они! Ты тоже! Ты тоже!» – «Я тебя не трогал», – возразил он. Но она его будто не слышала, продолжала рыдать и смотреть на него с такой ненавистью и таким страхом, что Дэн невольно отшатнулся. Он выскочил, чтобы принести Анне воды. И заодно в эту паузу решить, что делать. Вначале он пытался растолкать спящего Бабкина. Потом долго искал чистый стакан или чашку, но все натыкался на какие-то мешочки в шкафчиках, баночки со специями и пакеты с рисом и мукой. Наконец нашел чашку и наполнил ее водой прямо из-под крана. Но когда вернулся в комнату, девушки там уже не было.
Последующие дни смешались в памяти в калейдоскоп из осколков черно-белых событий. Тягучая вина за то, чего он не совершал, в первые дни пересиливала страх за будущее. И только когда к ним домой начались визиты, испугался. Первой к ним с матерью пришла незнакомая женщина, внешности которой он не запомнил. В памяти остались лишь ее бордовое платье и шейный платок в горох. Женщина истерично кричала, тыкая в Дэна пальцем, что хочет увидеть его глаза, его «паршивые» глаза. И оправданий Дэна, что он не трогал Анну, не слышала. Потом приходили женщина с мужчиной – родители Бабкина. Они закрывались с матерью на кухне и о чем-то долго с нею разговаривали. Один раз мать Бабкина вышла в коридор и столкнулась там с подслушивающим Дэном. «Что же вы натворили!» – закричала она и зарыдала. Из кухни вышел ее супруг, резанул по Дэну взглядом и увел плачущую женщину домой. После той встречи его собственная мать полночи провела на кухне с погашенным светом, смотрела безучастно в темное окно и, как заведенная, повторяла: «Посадят ведь. Посадят. Как пить дать – посадят». Она не плакала, но лучше бы уж плакала. В кухне остро пахло сердечными каплями. Дэн приносил матери воду, она делала пару глотков, а потом отталкивала его руку с чашкой и снова твердила в черный экран окна про то, что его посадят. «Я не насиловал Анну! Поймите же вы наконец!» – заорал он, сорвавшись. Мать посмотрела на него больным взглядом и тихо ответила: «Да если и так, пойди это докажи теперь. Бабкины своего сына отмажут, а на тебя все спихнут. У них – деньги. А у нас что?..»
– Закончилось все тем, Петь, что дело так и не открыли. Думаю, это родители Бабкина замяли все деньгами. Или девушка испугалась того, через что ей предстояло бы пройти, и не стала подавать заявления. Не знаю.
