Внезапно она услышала, как кто-то читает сказку про мумми-троллей. И в первый момент подумала, что это мама. Но голос был мужским… Читать ей мог лишь тот, кто знал о ее секрете. И Лиза, обрадовавшись, пошла на голос.
Она открыла глаза и увидела Дэна. Ссутулившись, он сидел на стуле и вслух с телефона читал историю про мумми-троллей. На нем была та же одежда, что и на встрече с читателями. Только рубашка оказалась мятой, с оторванной верхней пуговицей, и была испачкана темными пятнами. Повязка на руке тоже стала бурой от высохшей крови, и Лиза испугалась, что у Дэна открылась заживающая рана. Но потом вспомнила момент, который не увидела в «книжном» мире: как он подхватывает ее и бежит с нею на руках куда-то сквозь толпу, и его крик, всполошенный шум и чей-то испуганный визг глохнут в ватной тишине.
Дэн почувствовал, что она смотрит на него, поднял взгляд от телефона, и Лиза ужаснулась, увидев, какое у него бледное и уставшее лицо. Взгляд тусклый и погасший, а возле рта залегла глубокая складка.
– Как ты, Лиз? – спросил он, откладывая телефон.
– Кажется, неважно, – слабо шепнула она. – Но будет лучше.
Он кивнул и после паузы сказал:
– Твоя семья уже в дороге. Я позвонил Инге. Вадим поехал в аэропорт их встречать.
– Спасибо.
Он опять кивнул, помолчал, будто не зная, что еще сказать, а потом вздохнул.
– Доктор сказал, что ты молодец. И поправишься быстро. Жизненно важные органы не задеты. К счастью. Только крови потеряла много.
– Что случилось?
– Анна выстрелила в тебя. Развернулась в последний момент и… Не понимаю, почему ты?! Я, я стоял перед ней. Почему она не выстрелила в меня, как собиралась?!
Лиза чуть качнула головой, и Дэн осекся.
– Прости, Лиз. От меня тебе одни беды.
– Глупости, – слабо улыбнулась она. – Опять ты оскандалился, писатель Весенин.
Ей доставило радость увидеть ответную улыбку на его осунувшемся лице.
– Опять, – согласился Дэн. – Эта девушка совсем сошла с ума – перед журналистами и публикой…
– Вот именно.
– Что «именно»?
– Перед журналистами и публикой. Подставить. Только не тебя. Амалию.
Лиза устало опустила веки, но, услышав скрип двери, открыла глаза. Она еще не увидела, кто вошел в палату, но по тому, что Дэн мгновенно вскочил на ноги и сжал кулаки, догадалась о визитере.
– Дэн, не тут, – раздался мужской бас. – Выйдем на улицу, там мне заедешь.
Ивасин тяжело вздохнул и остановился рядом с койкой.
– Я же пытался до тебя достучаться! – срывающимся от негодования злым шепотом произнес Дэн, но, перехватив умоляющий взгляд Лизы, оборвал себя на полуслове.
– Дэн, не тут, – повторил Ивасин. – У тебя будет время все мне высказать и набить морду.
– Видеть тебя не могу! – с горечью произнес Дэн и разжал кулаки.
– Я сам себя видеть не могу.
Ивасин потоптался рядом с кроватью, наморщил лоб и вздохнул. Поставил на тумбочку корзинку с фруктами и растерянно посмотрел на Лизу. Вид у него был до того несчастный, что у Лизы защемило сердце.
– Спасибо, – поблагодарила она за гостинец. – Люблю фрукты.
– Ей еще ничего нельзя! – буркнул Дэн. Ивасин уже развернулся, чтобы уйти, но задержался и положил ладонь ему на плечо:
– Весенин, признаю свою ошибку. И прошу прощения. Когда будешь готов, набери мой номер.
Дэн не кивнул, но и не сбросил руку Петра. Ивасин вышел и тихо прикрыл за собой дверь.
– Дэн… – тихо позвала Лиза. – Все случилось слишком быстро. У Петра не было времени. Он…
– Он мог бы что-нибудь сделать. Если бы поверил мне. Он мог бы, зная о выступлении, предугадать. Он мог бы…
– Дэн, – перебила Лиза. – Ты сам сказал, что чудовищные ошибки надо исправлять. Дай Петру шанс это сделать.
Дэн посмотрел на нее долгим взглядом, словно не соглашаясь. Но затем вздохнул:
– Только ради тебя, красавица.
* * *Ты всегда ненавидела меня, моя сестра Амалия. Не простила мне смерти нашей матери, которую я, с твоих слов, убила своим появлением на свет. Не приняла моих, как ты говорила, странностей. В чем была моя вина? В том, что за мою жизнь мама отдала свою? В том, что мне всегда нравилось рисовать и рисунки, как говорили, получались у меня живые?
Помнишь, сестра Амалия, то происшествие на пляже, когда мне было четыре года? То был несчастный случай. Да, знаю. Я не послушала тебя, вошла в воду, оступилась и внезапно ощутила, как что-то утягивает меня вниз. От страха не осталось сил на крик о помощи. Я молча тонула, надеясь, что ты поймешь, что происходит, и спасешь меня. Ты стояла на берегу и смотрела на меня. Я видела твой взгляд – холодный и безразличный, как у рыбы. А потом твои губы вдруг искривила усмешка. Ты поняла, что я не играю, а тону. Я коснулась дна, захлебнувшись не водой, а отчаянием. Легкие горели от боли, тело налилось чугунной тяжестью, глаза выедало солью. А где-то высоко-высоко, словно насмехаясь, как и ты, над моей смертью, светило яркое солнце, плавилось на поверхности, накрывая меня золотой крышкой. «Мамочка, помоги!» – закричала я мысленно, вложив в этот немой последний крик все свое детское отчаяние. Я не хотела умирать. Мне было только четыре года, но я понимала, что умираю. И вдруг кто-то выдернул меня из воды и, баюкая нежно на руках, потащил вверх – к яркому свету. Солнце светило так ослепительно, что я зажмурилась. Это был короткий, но такой прекрасный полет. Никогда еще – ни раньше, ни потом – я не испытывала подобного счастья. Я наслаждалась полетом, как птица, которая долго просидела в заточении и наконец-то вырвалась на свободу. Я плакала от счастья и смеялась. И знала, что несут меня на руках к любящей меня матери. Где-то далеко внизу осталось мое несчастное тело, белело крошечным пятном в толще воды. Мне не было страшно его оставлять. Напротив, я сбросила его, будто стесняющую меня личину. Я летела к моей маме от нелюбящей меня сестры и радовалась этому. Кто-то коснулся моего лба нежным поцелуем. А потом я отчетливо услышала слова: «Тебе надо вернуться». Тогда я заплакала от огорчения. Я маленькая и слабая! Я не хочу туда, обратно. «Ты будешь рисовать. Это будет твоей силой и защитой». Может, все было не так. Может, это все мне потом придумалось. Может, на самом деле, когда я тонула, меня накрыло темнотой. Но сама я верила в эту историю, которую подарило мне мое воображение.
Меня спасли: незнакомый мужчина отодвинул в сторону мою сестру и, не раздумывая, бросился в воду. Возможно, ты, сестра Амалия, испугалась наказания и разыграла спектакль с истерикой. Была бы ты счастлива, если бы я умерла? Наверное. Но я вернулась. И с желанием рисовать. Пока я болела, бабушка Тамара отпаивала меня своей чудесной настойкой. А я, выздоравливая, рисовала, как одержимая. Я нарисовала для бабушки новое платье. И соседка вдруг подарила ей почти такое же. Не подошел размер, как сказала она. Но я знала, знала, откуда взялось платье. Потому что его пожелала бабушке я. А ты, сестра Амалия, наоборот, испортила любимые туфли. Это я нарисовала, что у них сломался каблук. Я могла бы рисовать, желая что-то доброе – тебе, мне, бабушке Тамаре. К примеру, новую крышу нашему дому, такую, которая бы не протекала в дождь. Или «подарить» нам всем по красивому платью. Или билеты на лайнер, которым мы любовались издали в порту. Оно бы сбылось! Так или иначе. Нашлись бы деньги на платья, сосед бы вызвался починить нам крышу или бабушка Тамара, купив стиральный порошок по акции, неожиданно выиграла бы путевки в круиз. Я могла бы так делать, если бы сильно-сильно этого желала. Но все доброе во мне
