— Куда мы идем? — не выдержал Стрегон угнетающего молчания.
— Долго объяснять. Увидишь.
— А что хоть искать? Противоядие действительно есть?
— Разве я сказал, что его надо искать? — хмыкнула Белка, не оборачиваясь. — Оно есть, но далеко — часа два ходу тем темпом, что сейчас. Сперва на север, потом свернем на запад — так легче ориентироваться. Потом еще полчаса по лесу, и все. Правда, то, что мне нужно, нелегко добыть. Но, надеюсь, время еще есть и Курш не очнется раньше.
— Что ты с ним сделал?
— Оглушил. Жаль, не знаю, насколько этого хватит, но во второй раз было опасно — мог убить. Поэтому придется полагаться на наши ноги, его слабость, веревки, выдержку Лакра и то, что малыш не придет в себя до рассвета.
Стрегон умолк, со странным чувством обдумывая тот факт, что его спутник все еще не выказывал признаков усталости. Более того, несся вперед, словно хмера — на запах свежей крови. Просто не человек, а бестелесный дух, который в придачу еще и следов за собой почти не оставлял. Самого Стрегона когда-то намеренно готовили к этому, закаляли, как хороший клинок. Но Белик? Быстрый, легкий и неутомимый, как натасканная гончая, мальчишка без особого труда держался впереди.
— Что случилось с Куршем? — спустя полчаса снова нарушил молчание Стрегон. — Почему он… так?
Белка тяжело вздохнула:
— Один из побочных эффектов, о которых я говорил. Грамарцы ведь не совсем новая порода. Ее создавали, скрестив два вида — гаррканцев, как сам знаешь, и мимикров… были когда-то такие звери в Проклятом лесу. От первых грамарцам достался внешний вид, а от вторых — ум да еще скорость, не зря мимикры в свое время считались самыми быстрыми существами на Лиаре. А с того времени, как их практически не стало, эльфы смогли сохранить лишь несколько образцов. Вот и попробовали возродить их в новом, так сказать, теле. С этим возникла только одна проблема: мимикры невероятно ядовиты. И вот с этой-то задачкой ушастым пришлось помучиться. Не знаю точно, что они там намудрили, но в итоге они все же смогли сделать так, чтобы яда на когтях не было вовсе, а вторые зубы вырастали только три раза в жизни. Первый: на третий или пятый день после рождения, когда только-только открываются глазки. Второй: в период зрелости, то есть лет в двадцать-двадцать пять. И третий: после ста лет, когда они полностью переходят на травяную пищу. Когда рождается грамаренок, целители удаляют ядовитые зубы, потому что устойчивости к собственному яду у малыша, к сожалению, нет. Второй этап мы тщательно отслеживаем, и, как только появляются признаки взросления, когда конь становится беспокойным и излишне агрессивным, его усыпляют и удаляют зубы. Ну а в последний раз он уже сам понимает, в чем дело, и сам приходит за помощью. Это, пожалуй, и есть та причина, по которой грамарцы никогда не живут далеко от эльфов.
— Если ты знал, что ж тогда упустил?
— Да не упустил я! — горестно всплеснула руками Белка. — У Курша все не так пошло, как всегда, понимаешь? Он слишком маленький! Этого не должно было случиться еще лет пять или даже десять! Он же совсем ребенок! Умненький, игривый, проказливый ребенок, для которого в удовольствие покупаться, от пуза налопаться и сладко дрыхнуть столько, сколько влезет! Он просто неразумный детеныш, которому еще далеко до взросления! Пятнадцать лет всего! Кто ж знал, что кровь Карраша окажется так сильна…
— Кто такой Карраш? — навострил уши наемник.
— Мимикр. Последний уцелевший в этом мире чистокровный мимикр.
— Их же не осталось! Ты сам сказал!
— Да, — вздохнула она. — Но одного все-таки сумели спасти. Правда, для этого его пришлось усыпить… надолго: почти четыре века прошло. Однако если ослабить заклятие, то при желании можно сковырнуть каменную чешуйку и позаимствовать немного крови. Ее-то, кстати, моему мальчику в свое время и дали попробовать.
— Зачем?! — неподдельно оторопел Стрегон, едва не остановившись и чуть безнадежно не отстав.
— А чтоб он не был похож на других. Чтоб не был неразумной скотиной, у которой в этом мире есть только одна цель — выполнять желания хозяина. Конечно, я всегда считал, что это лишнее, но ушастым разве что-нибудь докажешь? Им понравилось, что грамарцы сильны и вместе с тем послушны. За хозяев — в огонь и в воду, боготворят их, готовы на себе носить до умопомрачения, слушают голос, как лучшую в мире музыку, а в бой идут, словно на королевский парад. Но мой Курш не такой. Он упрямый, сильный, с характером. Если прикажу уйти и бросить меня, оставив на смерть, ни за что не послушает — любит просто так, без всякой магии. Потому-то я и не хочу, чтобы с ним что-то случилось.
— А как же яд? Тебя же зацепило!
— У меня есть защита, — грустно улыбнулась Белка. — Ты ж сам видел — я за зубы хватался. Перчатка в нитки расползлась, а рука нормальная. Даже не щиплет почти.
— Это что, магия? — вконец изумился Стрегон. — А рука? Он же тебе ее перекусить должен был!
— Да пустяки, — небрежно отмахнулась Гончая. Той самой, левой рукой, в которой ни одной кости не должно было уцелеть. — У меня отличная броня под одеждой. Не прокусишь. Тоже от ушастых досталась… гм, в подарок. Хочешь взглянуть?
Стрегон только кивнул. А потом пораженно уставился на открытое предплечье, где на безупречно белой коже едва виднелось два ряда крохотных алых точек — следы, оставшиеся от зубов Курша. Ни ран, ни рубцов, ни крови. Только эти вмятины, которые исчезали буквально на глазах.
Стрегон перевел ошарашенный взгляд на рукава куртки, под которой была спрятана невероятно прочная кольчуга, сделанная остроухими умельцами настолько тонкой, что он даже не догадывался о ее наличии, пока носом не ткнули.
Белка опустила ресницы: ну не говорить же ему, что под кольчугой она подразумевала собственную кожу, потому как вне Проклятого леса броня ей не нужна? Помолчала, давая спутнику время осмыслить увиденное и прийти в себя. А потом неловко кашлянула.
— Эй, а ты за морду-то сильно злишься? Может, навязался сейчас, чтобы отомстить, пока никто не видит?
Стрегон поджал губы:
— Нет.
— И то хорошо.