– Бесплатно? Бесплатно? – и, сцапав с прилавка, убегали довольные, будто эти бумажки хоть медяшу стоили. Какой-то усатый человек даже две розы схватил вместо одной.
Особенная радость, когда удается «оцветочить» сагана. Тогда я нагло заламываю двойную цену. Ибо, даже если мы продадим все булочки, сумма наберется небольшая.
– Л’лэарди, а вы всем цветы раздаете?
Откуда бы не высунулась ухмыляющаяся физиономия ветренника, я всегда ее рада видеть.
– Тебе не дам.
– Чего это?!
– Ты и так булочку купишь, – отвечаю честно. Цветов у меня осталось всего четыре, а выпечки – целая корзина.
– С чего такая уверенность? Я требую эту розу!
– Не хочешь булку – не мешай торговать!
– Сибрэ, как ты разговариваешь с л’лэардом Трагадом? – возмущается мама. – Немедленно извинись!
– Простите меня, л’лэард Трагад! – прижимаю руки к груди надрывно.
– Не прощу! – Велана толкала, оттаскивала в сторону толпа, он отбивался. – Я тут с хорошими новостями. Старался, бегал.
Я призывно помахала красной бумажной розой, и, когда он наклонился к самому прилавку, сгребла за шиворот:
– Хорошие новости?
– Сибрэйль, прекрати немедленно!
– Л’лэарди Верана, вы меня сейчас задушите.
– Хорошие новости?
– Сплетня, – прошипел он. – Целых полдня, всю ночь и все утро я трудился, я сражался, я болтал, болтал, болтал, не щадя языка своего, а вы…
Я убрала руку с горла ветренника и протянула ему булочку.
– Никакими словами невозможно выразить мою благодарность вам, л’лэард Трагад, поэтому примите эту пищу из моих рук, дабы подкрепить утерянные в неравной болтовне силы. С вас десять медяш.
– Сколько?!
Толпа начинает гудеть как-то по-особому, тревожно, и вдруг почти замолкает. Мама ахает, прижимая руку к губам:
– Сибрэ, он приехал! Его Величество приехал!
Сердце екнуло. Тщетно пытаюсь разглядеть поверх людских голов хоть что-то.
– Гори ве-е-ечно, наш императо-о-ор! – запоздало начинает петь детский хор на лужайке под деревьями.
Судя по движению толпы, он где-то близко, идет сюда. Улавливаю в общем гвалте низкий, мощный голос. Он совсем рядом. Нас вдруг окружают саганы в военных мундирах. Он здесь, у соседнего прилавка! Я задыхаюсь от волнения, коленки трясутся. Что? Булочки купить? Сколько стоит? Какая сдача? Ничего не соображаю, плохо понимаю, что от меня хотят.
– Сейчас. Сколько вам сдачи? – бормочет мама, расплачиваясь вместо меня. Покупатель вдруг сгибается в нижайшем поклоне и отшатывается, уступая подошедшему место у прилавка.
Простой темный мундир. Безупречная осанка. Бесстрастное лицо. Его Императорское Величество. Правая часть лица все еще изуродована глубокими шрамами, правый глаз красный, суженный, кажется прищуренным. И справа по шее тоже шрамы, убегают куда-то под воротник. И такие яркие, живые, рыжие омуты зрачков. Вам было больно? Вам все еще, наверно, больно? Но какое же счастье, что вы живы, мой император! Он уходит?
– Ваше Величество, когда я пекла эти булочки, я думала о вас! – запинаясь, произношу высоким, испуганным голосом.
Он обернулся. Наклонился ко мне! Шепотом:
– Так, значит, они отравлены?
– Нет, что вы! Бабушке в них плюнуть не удалось, я следила!
– Бабушке?
– Она где-то тут ходит, – показываю рукой куда-то в толпу.
Почему-то мне кажется, он опять собрался уходить.
– Ваше Величество! Ваше Величество! Я откажусь от своих политических убеждений, если вы купите булочку! Один крид – и вы приобретете верного подданного!
– Сибрэ, – мамин умоляющий шепот.
– Мне не нужна дешевая верность, – холодно уронил император. Отвернулся. Направился к следующему навесу. Смотрю в его спину, чувствуя, как к глазам подкатывают слезы.
И вдруг он оборачивается! Золотая монета летит на прилавок.
– Давайте вашу булочку.
– Она стоит два крида, – говорю. Будто кто-то проклятый дергает меня за язык.
Это ветер. Мама права – стихия делает меня сумасшедшей.
– Как так? Только что она стоила один. – Левый уголок его рта кривится в едва заметной усмешке.
– Вы же сами сказали, что дешевая верность вам не нужна.
Смотрит на меня. Молча. Долго. Ныряет рукою в кошель. Звон. Пригоршня золота. На красной ткани скатерти. Сколько их здесь, этих кридов? Двадцать? Больше?
– П-поздравляю вас, Ваше Величество, с приобретением самой д-дорогой булочки в мире, – бормочу я, дрожащими руками заворачивая выпечку в бумажную салфетку. Когда отдаю ему, наши пальцы на секунду соприкасаются.
– Благодарю.
Он откусил от моей булочки! Я видела! Когда шел от меня к шатру следующей невесты, попробовал мою булочку! Ест! Император ест из моих рук!
– И мне продайте. Одну.
Горбоносый, неизменный спутник Его Величества. Заплатил один крид.
– Я поклялся, что разделю с моим владыкой любой путь, куда бы он ни вел, – зачем-то начал объяснять. – Конечно, отравиться булочкой на ярмарке – самая нелепая смерть из всех возможных, историки будущего помрут со смеху.
Когда императорская свита удалилась следом за повелителем, я повернулась к маме. Она стояла неподвижно, бледна как смерть, прижимая ладонь ко рту, и, казалось, готовилась упасть в обморок.
– Уверена ли я, что хорошо сыграю? Уверена ли я?
Она откидывает голову назад и начинает хохотать. Ее красный рот широко открыт, мощные плечи трясутся, на туалетном столике дребезжат флаконы. Из растрепанных волос сыпятся шпильки.
Она счастлива и перепугана тем, что счастье могут отобрать.
– Если ты будешь ей аккомпанировать, это значит, что мы, Тепары, поддерживаем л’лэарди Верану. Мы ее разве поддерживаем?
– Милый, в конце концов она наша родственница!
– Да, но, боюсь, подобное родство не делает нам чести. Эта юная особа показала себя весьма не с лучшей стороны, и, я считаю, подобное поведение не может не быть наказано. Прости, Кармира, но мы не можем публично встать на сторону оскорбительницы дочери генерала Риннэна.
Красные губы трагически поджаты. Глаза прикрыты. Мохнатые ресницы так густо накрашены, что тушь даже слегка осыпается, как пыльца с крылышек мотылька. Шея гордо вытянута во всю длину, напряжена – комок в горле виден невооруженным глазом. Она хочет, она очень хочет сыграть на сцене в присутствии императора. Быть в центре тысячи взглядов – вот ее стихия. Она умоляюще смотрит на бабушку:
– Мама.
– Я не могу требовать у тебя подобной жертвы, Кармира. К сожалению, дочь моего младшего сына опозорила наш род.
– Но, мама, какие бы глупости она ни совершила, она наша родственница, мы не можем отказать ей в помощи!
Не сдерживаю усмешки. Вы любимы и уважаемы в этой семье, тетя Кармира. Я – презренный изгой. Так почему вам проще попросить у своих близких снисхождения ко мне, чем заявить, что концерт нужен вам, и просить их одобрения для себя?!
– Дорогая, я совершенно согласна с твоим мужем, ее поведение должно быть наказано! – восклицает бабушка.
Красные губы дрожат. Опускаются под невидимой тяжестью нагие плечи, щедро присыпанные розовой пудрой, сгибается вопреки плотному корсету спина. Она смотрит на мужа и мать. «Сыграть! В присутствии императора! И всех придворных! Как вы не понимаете?!» – кричат ее глаза то, что она не смеет сказать вслух.
Вы такая взрослая, тетя Кармира, и до сих пор не поняли то, что я уже знаю: никому,
