— Ты как себя чувствуешь? — вдруг спросила она.
Я даже расхохотался: ну и бред!
— Подумаешь, пара-тройка увечий да немного смертных мук, — глумливо отозвался я. — Помилуй, я ведь не против. Я счастлив служить в любое время дня и ночи. Хмм, «счастлив» — это верное слово или стоит подыскать другое? Надо поразмыслить. А чего ты сама ждешь от меня? Я должен благодарить тебя?
Она молчала. И только через несколько мгновений произнесла:
— Зима наконец закончится. И Литвас…
— Да пошел он, этот Литвас! — в сердцах крикнул я. — Здесь-то мы перед кем комедию ломаем? Перед червяками? Или ты выход на публику репетируешь? Пустое место, этот твой Литвас! Просто линии на земле, в пределах которых людишки перестали убивать друг друга. Что мне твой Литвас? Князья да герцоги спят и видят, как мне горло перережут, мужики вообще понятия не имеют, кто ими правит. Этому отребью плевать на меня, и я никому из них ничего не должен. И тебе не должен. Я пешка в твоей игре, и ничего не могу с этим поделать, но кланяться тебе в ножки не обязан. О, благодарю, моя госпожа, что позволила сослужить тебе службу! — насмешливо просюсюкал я. — Нет уж, не дождешься. Я тебе не сопливая обезьяна-стражник. Кончай притворяться, будто ты не мечтала, чтобы меня порвали на кровавые куски. У тебя небось и новый царь припасен? Весьма в твоем духе.
Она погрузилась в благословенное молчание. Но молчала не так долго, как мне бы того хотелось. Мы дошли до конца подземного коридора, миновали арку, прорубленную в каменной стене, и очутились в тесном темном чулане. Кусок стены чулана открывался в винные погреба — весьма грамотная задумка. Если выйти и закрыть за собой эту стену, никто в жизни не догадается про чулан и подземный ход. Я пробежал пальцами по кирпичной кладке — края потайной двери едва-едва нащупывались, да и то скорее потому, что в этом месте швы не были замазаны раствором. Сонный Чернобог сыто заурчал: завтра он снова попирует всласть.
Я обернулся к Ирине. Она стояла в темноте: пламя в руке я прихлопнул, и только высоко, где-то на лестнице горели лампы, отражаясь в ее бездонно черных глазах и освещая ее лицо.
— Литвас тебя не волнует, — произнесла она. — И все же ты принял обязательство быть царем, ты по доброй воле согласился занять место своего брата…
Точно взбешенный зверь сокрушил мои ребра и ударил меня прямо в сердце. Как же я ее ненавижу!
— Боюсь, с Каролисом вы бы не поладили, милочка, — прошипел я сквозь зубы. — Думаешь, кто научил меня убивать белок? Он единственный не чурался ведьминого выродка, пока не…
Я осекся. Все еще не могу рассуждать об этом хладнокровно. Только не об этом. Чернобог заворочался, высунул язык через мою голову и лениво слизнул нежданное лакомство — мою боль. Ах, как трогательно, я все еще сохраняю свою питательность. Даже для сытого чудища.
Ирина во все глаза смотрела на меня:
— Ты его любил. И ты согласился?
— Да нет же! — гаркнул я, распаляясь от гнева. — Ни на что я не соглашался! Меня никто никогда не спрашивал! Видишь ли, моя мать была не такая счастливица, как ты. Не припасла она заранее короны, не было у нее волшебной красоты, и короля Зимояров в качестве выкупа тоже не было. Так что расплатилась она долговым обязательством. И чернила на моем контракте высохли прежде, чем я вылез из материнской утробы.
* * *Когда Ирина вернулась, я сидела в углу спальни и шила, поспешая как могла. Я сходила к Пальмире и сообщила, что царь не позволит Ирине дважды надевать один и тот же наряд, и спросила, не найдется ли у нее платья, чтобы я его быстренько перелицевала для Ирины. А я уж ей взамен отдала бы то, синее с рубинами, чтобы подогнать под Галину. Галине неведомо, откуда эти камни, да и Пальмире неведомо. Для них обеих это обычные драгоценности. Изысканные, лучезарные, красивые, за которые кто-то когда-то заплатил золотом, а вовсе не кровью. Изуверство, породившее эти камни, их не коснется. Рубины останутся просто рубинами. А мне будет чем руки занять всю ночь — долгую ночь, пока я сижу у светильника и гадаю, вернется Ирина или нет.
— Но оно должно быть роскошное, — предупредила я. — Только такое подойдет. Вы же видели, как он сам одевается. Он не потерпит, чтобы царица выглядела скромнее.
И Пальмира вручила мне платье из парчи глубокого изумрудного цвета и шелка бледного оттенка зеленой листвы. Платье было так богато расшито серебром, что мне пришлось звать на подмогу младшую горничную — одной бы мне этакую тяжесть не дотащить. Платье все было усеяно изумрудными бусинками — они не так дороги, как рубины, зато их было такое множество, что наряд весь искрился на свету. Галина носила его девушкой, еще до первого замужества. Сейчас платье стало ей тесно, и его сохранили для дочери или для сыновней жены. Уж никак не для падчерицы. Но нынче все по-другому. Теперь наряд достанется Ирине, его и перешить-то придется совсем чуть-чуть. Разве что в груди убавить малость. Я как раз заканчивала трудиться над лифом, и тут вошла Ирина: лицо бледное, глаза словно невидящие.
Царь прошел к камину, рыкнул на слуг, чтобы просыпались поживее да несли ему горячего вина, и вытянул руки, чтобы с него сняли алый бархатный плащ, и все это как ни в чем не бывало. Я подошла и хотела взять мою девочку за ее тонкие ручки, но она не дала и спрятала ладони под плащом. Но я обняла ее, отвела к своему креслу, усадила. Она не зябла, не дрожала. Но была бела, как снежное поле, а в волосах ее запутался густой, страшный запах дыма, и когда она села, я увидела пятна крови
