Я проснулась наутро в притихшем дедушкином доме. И, с трудом сообразив, где я, проковыляла, все еще полусонная, к окну — проветрить немного. Отец с матерью еще не проснулись. По пути к окну я наступила босой ногой на свое скомканное золотое убранство. Ночью я прямо-таки содрала его с себя точно змеиную кожу и вползла на изножье кровати. Они еще что-то говорили, но в словах уже не было никакого смысла. Потом они замолчали и стали просто гладить меня по голове и петь мне. А я впала в оцепенение, убаюканная привычными запахами горящего камина и шерсти. Тепло. Мне снова было тепло.
И вот я откинула защелку на оконной раме и посмотрела на город. С высоты дедушкиного дома я видела городскую стену и то, что за ней — поля, а дальше лес. Все поля были зеленые-презеленые, и рожь зеленела, такая высокая, словно тянулась вверх все четыре месяца весны, и зеленые листики уже успели потемнеть, словно лето вот-вот настанет, и все полевые цветочки распустились. У бабушки в саду деревья оделись цветами: и слива, и вишня, и яблоня — все цвели в одночасье. И даже в цветочном ящике на окне распустились цветы. А воздух полнился едва слышным гудением, будто все пчелы этого мира слетелись сюда потрудиться на славу. И на земле не осталось ни следа снега.
Я сложила свое серебряно-золотое платье и завернула его в бумагу. На улицах так и толпился народ. Я шла по городу со своим свертком и, проходя мимо синагоги, услышала пение; хотя была только середина утра, да и до субботы было еще далеко, но людей там собралось видимо-невидимо. На рынке никто не работал. Все рассказывали друг другу истории о случившемся: как Господь простер свою десницу, и вверг Зимояра в руки царя, и пресек колдовскую зиму.
— Мне надо его видеть, — сказала я Ирине.
Платье открыло передо мною двери герцогского дома, стоило мне показать слуге только краешек. Правда, мне пришлось-таки проторчать примерно час у черного хода, пока обо мне наконец не доложили царице и та не соизволила меня призвать. Ну конечно, она же царица, да не просто царица, а спасительница Литваса, а я так, мелкая сошка из еврейского квартала в коричневом шерстяном платьишке. Однако когда ей сказали обо мне, она тут же послала за мной свою няньку Магрету, а та все посматривала искоса, с подозрением, точно опасалась: а вдруг мое платье и незатейливо уложенные волосы всего лишь маскарад? И все же она доставила меня к своей госпоже.
Ирина была у себя в спальне. Возле камина сидели четыре женщины и лихорадочно перешивали платье, почти такое же крикливо вычурное, как и то, что я притащила сюда. Похоже, Ирина и сегодня собирается на свадьбу. Сама она стояла на балконе и крошила хлеб пташкам и белкам: они, как и люди, повылезали из своих норок и закутков — тощие, голодные после долгой зимы — и совсем не прочь были полакомиться с человечьей руки. Ирина бросала им горсть, и пичуги мигом налетали к ее ногам, растаскивали куски побольше, потом упрыгивали с ними в сторонку, съедали и возвращались за новой порцией.
— Зачем? — медленно проговорила она.
— Мы уже перегнули палку! — выпалила я. — Если ты скормишь его этому… — Я глянула через плечо на слуг, суетившихся в покоях, и не стала произносить имя. — Если ты его скормишь, это не только прервет зиму. Это погубит все его королевство. Все Зимояры умрут, не он один!
Ирина перестала крошить хлеб и протянула мне пустую ладонь: из украшений на руке у нее блестело одно лишь Зимоярово кольцо — тонкая полоска холодного света на ярком весеннем солнце.
— Но что мы должны сделать? — произнесла она, и я недоуменно захлопала глазами. — Мирьем, Зимояры опустошали наш край с тех пор, как здесь стали селиться люди. Мы для них как паразиты, праздно ползающие меж деревьев. Они и обращаются с нами как с паразитами — только с большей жестокостью.
— Но не все! — возразила я. — Большая их часть вообще не может прийти к нам, как и мы не можем попасть к ним когда вздумается. Лишь самым могущественным из них подвластна дорога… — Тут я осеклась, спохватившись, что меня занесло не туда и сейчас я только все испорчу.
— Самые могущественные в ответе за остальных, — пожала плечами Ирина. — Поверь, я тоже не в восторге от мысли, что весь народ Зимояров погибнет, но их король начал эту войну. Он похитил весну; из-за него наш народ, весь Литвас, едва не вымер с голоду. Или, по-твоему, он не знал, что творит?
— Знал, — мрачно отозвалась я.
Ирина задумчиво кивнула:
— Мои руки тоже запятнаны кровью после вчерашнего. Но я не стану умывать их в крови моего народа. Поэтому не знаю, что еще можно сделать.
— Если мы возьмем с Зимояров клятву в обмен на жизнь короля, они сдержат ее. Они всегда верны своему слову.
— И с кого же мы будем брать эту клятву? — усмехнулась Ирина. — Даже если… — Она окинула взглядом спальню, ее спальню, которую она делила с царем и дымной прожорливой нечистью, поселившейся у него внутри. Лицо ее оставалось бесстрастным. — Не стану кривить душой: я не в восторге от нашего уговора. Но в Литвас пришла весна, а это значит, что грядущей зимой у каждого крестьянина будет хлеб на столе. — Она перевела взгляд на меня. — Я купила это для моего народа, — тихо прибавила она. — И если надо, я готова заплатить за это больше, чем мне самой хочется.
В общем, ушла я ни с чем, если не считать сосущей пустоты внутри. Иринина нянька остановила меня и спросила, сколько я хочу за платье, но я только головой покачала и пошла дальше. Но ведь платьем тут не отделаешься. Наряд королевы Зимояров можно сбросить, как старую кожу. Однако я слишком долго пробыла этой самой королевой, чтобы просто взять и выкинуть все из головы. И все же Ирине не скажешь, что она не права. Даже в себялюбии ее не упрекнешь. Она-то собирается заплатить ту цену, какую сама я платить не пожелала. Она разделит ложе с этим демоном, и даже если он не запустит щупальца в ее душу, то уж верно
