Я даже прощения попросить не могу. Он мне все равно не поверит, да и не обязан. На теле Литваса есть еще одна опасная рана: демон пока еще на троне. Я счастлива, что прогнала зиму, чего бы мне это ни стоило, но я не настолько наивна, чтобы полагаться на дружбу Чернобога. Прошлой ночью я стояла перед выбором: помочь Чернобогу или позволить королю Зимояров заковать нас в лед. Я выбрала зло — нет, не меньшее зло, а то зло, которое можно оттянуть. Чернобог иссушит до дна всех Зимояров, и его жажда обратится на нас. А я не собираюсь оставлять Литвас без защиты.
А значит, завтра, когда прибудет Казимир, еще более взбешенный, чем Ульрих, мой отец шепотом вовлечет его в измену. И когда наконец король Зимояров там, в подземелье, иссякнет, отец, Казимир и Ульрих втроем отправятся к старым священникам, которые двадцать лет назад принесли священную цепь из собора и сковали ею приговоренную ведьму. В тот же самый день на рассвете, когда демон скроется от солнечных лучей, моего супруга отведут к месту казни и сожгут на костре, как прежде сожгли его мать. И мы освободимся от власти демона.
Быть по сему, и я не стану что-то менять даже сейчас, когда мне известно, что Мирнатиус невиновен. Я не стану спасать его полужизнь и обрекать Литвас на гибель в пекле вместо него. И равно не стану я спасать детей Зимояров, заключая договор под залог жизни моего народа. Мне достанет холода сделать то, что я намерена сделать. И я спасу Литвас.
Но после этого я останусь холодной внутри. Я покосилась на молодых: Ильяс наклонился к Василиссе и что-то ей нашептывал, а она заливалась румянцем. Что ж, ее чаяния сбылись: я ей завидовала. Как бы я ни относилась к супружеству, теперь-то уж наверняка придется забыть о согретом брачном ложе. И это то немногое, что я в силах сделать для Мирнатиуса. Притворяться добренькой я не буду. Не буду ждать от него благодарности, прощения или учтивости. Не буду требовать чего-то для себя, точно еще один голодный волк, который облизывается над уже обглоданной кровавой костью.
Я просидела молча весь ужин, лишь иногда вступала в беседу с Ульрихом, сидевшим рядом, — всячески старалась подольститься и заговорить ему зубы. Когда день стал клониться к вечеру, а солнце за окнами покатилось вниз, Мирнатиус поднялся, и мы дружной процессией проводили счастливую пару в ее опочивальню — через зал от наших покоев. Ульрих отвел мужчин из семейства Мирнатиуса в другое крыло. Василисса сверкала улыбкой на Ильяса, который продел ее руку в свою и покрывал поцелуями кончики ее пальцев; оба они раскраснелись от вина и восторга. Ульрих сжал зубы, но все же принял приглашение моего отца пропустить у него в кабинете по стаканчику доброго бренди за будущих внуков. Выходит, князь сдался, хотя, возможно, и не смирился.
— А вот тебе, дражайшая моя супруга, в отличие от наших голубков, увы, придется коротать ночь в холодной постели, — издевательски произнес Мирнатиус, когда мы с ним остались одни. Он сорвал с головы диадему и рассыпал кольца по туалетному столику. Солнечные лучи падали в покои через балконную дверь. — Разве что ты пригласишь того бойкого удальца из стражи. Если так, то у вас пара часов на всяческие радости. Ходить туда и сюда утомительно, поэтому мой друг уж постарается посидеть за ужином подольше.
Я выслушала эти его излияния и промолчала в ответ. Он сначала нахмурился, но тут же заулыбался, засверкал рубиновым блеском. Ох, лучше бы он хмурился!
— Ирина, Ирина, — нараспев зашипел Чернобог, исходя дымом. — Я опять вопрошаю тебя. Не желаешь ли получить от меня драгоценный дар в обмен на зимнего короля? Отдай мне короля и назови цену, я все исполню!
Но я даже искушения не испытывала. Мирнатиус меня излечил навеки от этого недуга. Не думаю, что когда-нибудь захочу принять что-то из его рук и смотреть при этом на демона, который будет ухмыляться в опустевших глазах. Я попробовала придумать, что заставило бы меня согласиться. Дитя, чье лицо мне пока неведомо, умирает у меня на руках; война опустошает Литвас, полчища врагов застят горизонт; мне самой грозит мучительная кончина. Пожалуй, все равно нет. Все эти жуткие вещи рано или поздно заканчиваются. Я покачала головой:
— Нет. Просто оставь нас, меня и близких. Больше я ничего от тебя не хочу. Уходи.
Он зашипел, забурчал, блеснул на меня алым и, весь бурля, убрался прочь. Магрета прокралась в покои, едва он ушел, точно пряталась где-то поблизости. Она помогла мне раздеться, сняла с меня корону, послала за чаем, и, когда чай принесли, я уселась на пол и положила голову ей на колени — ребенком я никогда так не делала, потому что всегда работы было полно. Но сегодня вечером Магрете не нужно работать — ни шить, ни вязать. Она погладила меня по голове и шепнула:
— Иринушка, храбрая ты моя. Не гужи, милая. Зима ушла.
— Да, — ответила я. — Но она ушла оттого, что я разожгла пожарче огонь. А теперь огонь требует дров.
Она наклонилась и поцеловала меня в макушку.
— Попей чайку, душенька, — сказала она и сделала мне сладкий-сладкий чай.
* * *Я шла медленно, опасливо. Ноги я старалась ставить посередине земляного коридора и ступала как можно легче. За моей спиной волочился плащ — его длинная пола затирала на мокрой грязи мои следы. Прошло не так много времени, когда мрак впереди стал мало-помалу рассеиваться. Из-за поворота проникал слабый свет, и земляные стены в нем делались спокойно-привычными, с камешками и торчащими корнями. Я больше не двигалась вслепую. И в ноздри мне бил резкий запах дыма. Еще сотня шагов — и далеко впереди засияло желтое кольцо из горящих свечей.
После непроглядной тьмы подземного хода свет меня чуть не ослепил. Ничего не видя, я пошла наугад в сторону свечей. Свет делался ярче, а я замедляла шаги: с каждым шагом вопрос все настойчивее звучал у меня в голове. Легко храбриться перед отцом и матерью, когда ты дома
