— Не сомневаюсь.
Никто не знал о разговоре, состоявшемся у Джованни де Медичи с Роберто де Росси. Тем более не догадывался о размышлениях, побудивших банкира обратиться к философу. Медичи привык держать свои мысли при себе.
Роберто де Росси был немало удивлен просьбой банкира:
— Синьор Росси, моему сыну исполнилось тринадцать. Я хочу, чтобы вы взяли его в ученики.
Вот так просто: я хочу! Любому другому философ указал бы на дверь, но здесь почему-то не смог…
— Я не беру учеников, синьор Медичи.
— Я знаю.
Хотя Роберто де Росси сухощав и роста немного выше среднего, рядом со щуплым невысоким Медичи он казался почти большим. Но даже при этом и из своего не столь уж высокого положения (банкир среднего достатка) Джованни де Медичи умудрялся не выглядеть просителем. Он словно вежливо предлагал сделку, не заискивая и не напирая.
Но не манера говорить с достоинством привлекала Росси в этом человеке, удивительными были глаза Джованни де Медичи — большие, умные и какие-то цепкие. Медичи словно знал что-то, чего не знали остальные, и смущался своего знания.
Несколько смутился и Росси.
— Но ваш сын где-то учится?
— Да, в монастырской школе. Козимо прочитал там все книги, ему нужно, — Медичи на мгновение замолчал, словно подбирая слово, — двигаться дальше.
— Дальше? Я философ. Вы хотите, чтобы ваш сын стал философом?
— Нет, конечно. Я хочу, чтобы он продолжил мое дело, стал банкиром. — Бровь Роберто Росси в ответ на такую тираду изумленно приподнялась, он даже обрадовался, что нашелся повод отказать Медичи, но Джованни продолжил: — Но образованным банкиром, синьор Росси. После смерти отца я получил ничтожное наследство и всего одну книгу — Библию. Деньги нажил, а книги у меня сейчас… — Медичи усмехнулся, — целых три. Сын должен пойти дальше, уметь заработать и научиться не только считать, но и философствовать.
Необычно длинная речь нелегко далась Джованни де Медичи, даже лоб взмок, ведь он привык говорить о деньгах, доходах и расходах, а не о мотивах своих поступков. Но философ не заметил трудностей собеседника, Росси был просто потрясен! Да, XV век, пусть самое его начало, не прежнее время, во Флоренции много образованных людей, недаром здесь творили Данте и Петрарка, стараниями канцлера Салютати и неугомонного Никколо Никколи в университете преподавал знаток древности Эммануил Хрисолор, но так ли часто банкир средней руки заявлял, что его сын-наследник должен быть не просто ловким ростовщиком, но и философом!
— Хорошо, приведите своего сына, я посмотрю.
— Вы не пожалеете, синьор Росси.
В ответ философ только хмыкнул.
Знать бы ему, что благодарные потомки имя его ученика будут упоминать чаще его собственного, а банкир Джованни де Медичи только что в немалой степени определил будущее Европы…
Это решение Медичи — отдать сына учиться у Роберто Росси, одного из виднейших гуманистов своего времени, — оказалось судьбоносным не для одного лишь Козимо, но и для всей Европы, как бы пафосно это ни звучало.
Именно Росси способствовал рождению Козимо-гуманиста, а уж вставший на ноги Козимо де Медичи способствовал Ренессансу во Флоренции. Гуманисты повлияли на Медичи, а Медичи на гуманистов. Конечно, Ренессанс был бы и без этого банкирского дома, но… не тогда… не там… и несколько иной.
Вечером у Джованни состоялся разговор с женой. Наннина не такая, как большинство других женщин, ей мало привычных домашних забот, донна Медичи не совала нос в банковские дела супруга, но требовала отчет, если дело касалось семьи.
В данном случае очень даже касалось, потому стоило улечься спать, как супруга строго поинтересовалась:
— Джованни, но почему Росси? Ты банкир, и твои сыновья тоже будут банкирами, к чему им наставления философа и латынь? Разве недостаточно того, что они прекрасно умеют считать и быстро соображают? Мы не аристократы, нам не нужен Данте.
Джованни вздохнул, немного помолчал, а потом заговорил. Тихо, как обычно, словно подбирая каждое слово, прежде чем произнести его.
— Наннина, мой отец умер, когда мне не было и трех лет. Я даже плохо помню его. А в наследство оставил столько, что не хватило на новый плащ. Если бы не Вьери, меня не было сейчас здесь.
Он на мгновение замолчал, что позволило супруге вставить слово:
— Не столько Вьери, сколько твой собственный ум.
— Если ум не к чему прикладывать, то можно умничать сколько угодно, все без толку. Я не желаю, чтобы мои сыновья проходили тяжелый путь, у них должно быть все, чего не было у меня — большое наследство и имя. Но самое большое наследство без толку, если не уметь его приумножать, значит, я должен научить их зарабатывать деньги и беречь. Тратить они научатся сами.
Воспользовавшись новой паузой в речи не привыкшего долго говорить Джованни, Наннина ехидно поинтересовалась:
— Для умения зарабатывать ты определил Козимо к Росси?
Она ожидала, что муж рассердится и даже приготовилась повернуться на другой бок к нему спиной, как делала в случае семейных ссор, но вопреки обычаю Джованни продолжил свои рассуждения:
— Мир изменился, Наннина, вернее, сильно меняется. Из нынешней Флоренции Данте ни за что не выгнали бы. И если мы не уловим это новое, с нами произойдет то, что случилось с Барди, Перуцци и прочими.
И снова строптивая супруга не сдержалась:
— Чтобы не разориться, банкиру нужно читать Данте или Петрарку?
— Да. И не только их. И не только читать. И не только банкиру. — Джованни снова вздохнул и поведал: — Я хочу, чтобы у моих сыновей был не один банк, нельзя рассчитывать лишь на него.
— А что еще, умение сочинять стихи или переписывать книги, как Никколи? Велик заработок.
Наннина не понимала мужа и поэтому была раздражена, сознавая, что разговор может закончиться ссорой. Но снова вопреки обычаю Джованни не фыркнул, а терпеливо объяснил:
— Нет, каждый получит еще по большому участку земли, возможно, по дому и по мастерской. Банк может разориться, а земля никуда не денется, и дом будет стоять, и мастерская работать. И знание латыни тоже не помешает.
Наннина рассмеялась:
