И вдруг Контессина вскинулась от страшной мысли: Ринальдо, конечно, силен, но он не один, Козимо постараются убить, не позволив даже выехать из города!
Контессина была в своих опасениях права, но ее разумный муж об этом тоже подумал и принял свои меры.
Пока его судьи совещались, Козимо пытался выстроить линию своего поведения. Он снова шел по краю пропасти, и один неверный шаг мог стать роковым. Чего ждали враги? Любой оплошности, любого повода напасть снова и вцепиться теперь уже смертельной хваткой.
Решение пришло нечаянно.
Рано утром, пока на площади еще не собралась гневливая толпа, он подтаскивал к окну скамью и вставал на нее, чтобы разглядеть не только небо, но и что-то внизу. В этот раз там дрались две кошки. Вернее, не дрались, а одна пыталась подчинить другую. Сильная трепала и унижала более слабую до тех пор, пока вовсе не прогнала прочь. Но почти сразу появилась третья кошка — более молодая и еще более слабая. Старшая зашипела, готовясь расправиться и с этой, но молоденькая кошечка сразу выказала свое подчинение. Обманутая ее покорностью и слабостью, старая позволила подойти близко к чему-то, что привлекало. В результате младшая схватила какой-то кусок и помчалась прочь. Когда старшая сообразила, что ее просто надули, догонять обманщицу было поздно.
— Вот каким должно быть мое поведение! Поверженный враг не вызывает опасений, смирившегося не добивают. Пусть думают, что я смирился, повержен, жалок. Я ведь однажды уже играл в такую игру перед Доменичи, и это помогло.
3 октября 1433 года его вызвали на заседание Синьории, чтобы зачитать приговор — десять лет изгнания в Венецианскую республику ему, пять лет туда же Лоренцо, десять лет в Неаполь Аверардо и еще, и еще, и еще сроки всем Медичи. И залоговые суммы, способные разорить любого. Любого, но не Медичи.
Перед членами Синьории предстал покорный, послушный гражданин, готовый отправиться куда угодно и насколько угодно, подчинившись воле Флоренции. Медичи выказал готовность, но тут же попросил оберечь от тех, кто с оружием в руках собрался на площади.
Ринальдо напрягся: угроза?
Но нет, Козимо тут же пояснил:
— Я не хочу, чтобы по какому-то недоразумению пролилась кровь в случае нечаянного столкновения моих сторонников и моих врагов.
Члены Синьории поняли, что он прав. Было решено препроводить мессира Медичи за пределы Флорентийской республики под охраной, а до тех пор держать во дворце.
Неожиданно Козимо попросил разрешения попрощаться с женой.
— Но как же вы к ней пойдете, если боитесь выйти за дверь? — фыркнул Альбицци.
— Донна Контессина вполне может прийти сюда. Если, конечно, вы и ее не посадили под замок.
— Не посадили! — фыркнул Ринальдо. В его голосе слышалось какое-то беспокойство, но Козимо не обратил внимания.
Гонец из Синьории явился неожиданно. Козимо принял изгнание и просил ее прийти попрощаться перед отъездом.
Как это — попрощаться? Куда его ссылают, не на галеры же, чтобы жена не могла поехать за мужем. Или все-таки это необычная ссылка?
Контессина не шла — бежала на встречу с Козимо.
Черт побери, как же все-таки далеко их старое палаццо от площади Синьории! По Старому мосту, где вовсю торговали мясом, промчалась, раскидывая по сторонам и покупателей, и даже попавших навстречу торговцев. Но ее не останавливали, вслед несся шепот:
— Синьора Медичи… Медичи… это Медичи…
Во дворец пропустили, к Козимо провели. Он был уже не в «гостиничке», а в комнате — вымытый, выбритый и в новой одежде. Откуда ей знать, что мылся и брился еще вчера перед тем, как предстать для вынесения приговора, а одежду сменить вынужден. Ведь рукав-то оторван еще в первую ночь.
Конечно, их подслушивали, у двери стоял стражник, за дверью второй. Контессина понимала, на шею не бросилась, отвечала на вопросы Козимо, едва переводя дыхание от бега и пытаясь по глазам понять, как дела.
— Как дети?
— Хорошо. — Откуда же она могла знать, если из города не выпускали?
— Как дом?
— Все в порядке.
— Как ты сама?
— Хорошо, Козимо…
Он сделал знак молчать.
— Контессина, меня высылают на десять лет в Падую. Тебе придется справляться с домом самой. Средства будут выделяться достаточные. Я думаю, ты сумеешь следить за порядком.
Она даже не сразу поняла, а потому не сразу спросила:
— Ты не берешь меня с собой? Оставляешь…
Чуть не сказала «в лапах Альбицци»?
— Мне нужен свой человек здесь. Тебе удобней всего.
— Козимо…
Почему она не закричала, не сказала, что не может, что должна уехать хотя бы в Кафаджолло, в Кареджи, наконец, но только не оставаться в доме во Флоренции, где хозяйничает обманутый ею вчера Альбицци? Обман быстро раскроется, Франческо Сфорца не из тех, кто держит секреты, что тогда?
— Пусть это выглядит разладом между нами, так будет даже удобней.
Он говорил еще что-то, но Контессина уже не слушала. Козимо уезжал, а она оставалась. И завтра в «гостиничке» может оказаться синьора Медичи, но муж едва ли станет возвращаться, чтобы вытащить супругу оттуда. И блефовать перед Ринальдо Альбицци тоже не будет.
— Хорошо, Козимо. Береги детей. Поцелуй их за меня.
Козимо нахмурился:
— Почему ты прощаешься так, словно мы больше не увидимся?
«Потому что ты глупец!» Нет, она этого не сказала, всего лишь подумала, фыркнула, как кошка (ему же нужно изобразить супружескую ссору), и пошла к выходу.
Медичи действительно проводили до самой границы. Это не было похоже на изгнание, Козимо встречали, словно победителя, приветствовали, как герцога или короля, подносили подарки, приглашали переночевать в их городе или деревне. И так до самой Падуи.
А Контессина вернулась в пустой дом и снова упала на кровать, но уже без слез — у нее не осталось сил даже на то, чтобы плакать.
Конечно, Альбицци узнал, что обманут, и пообещал Контессине, что та дорого заплатит за свой блеф.
— Но я не стану уничтожать вас сейчас. Нет, я найду повод и добьюсь, чтобы вашего мужа
