Тогда Тодор решил использовать свое преимущество – перевес в оружии и живой силе. Решил дать бой преследователям, повисшим у него на хвосте.
Его вертолет затормозил в воздухе и резко развернулся; преследователи также сбросили скорость и повторили маневр. Две машины, словно рассерженные пчелы, с ревом кружили друг за другом вокруг Эйфелевой башни.
Тодор приоткрыл дверь со своей стороны. В кабину ворвался свирепый ветер, подогретый ярко полыхающим пожаром внизу. Башня высилась, словно железная гора над морем огня. Сквозь ее железное кружево Тодор ясно видел противника. Враги изучали друг друга: каждый использовал короткую паузу, чтобы оценить силы другого.
Но Тодор знал: так не будет длиться вечно. Кому-то придется сделать первый шаг.
Оторвавшись от вражеского вертолета, он перевел взгляд на саму башню. Гордость города, самая прославленная парижская достопримечательность тоже не была забыта в святую ночь Рождества. У ее подножия, словно в насмешку над священным днем, раскинулась гигантская ярмарка сувениров и рождественских товаров. Она привлекла сегодня тысячи людей – как местных жителей, так и туристов, желающих полюбоваться Парижем в праздничную ночь.
Когда на землю явился ад, толпа отдыхающих оказалась заперта в башне. Взрыв газовой магистрали внизу преградил людям пути к выходу. Туристы угодили в ловушку – и бежали, спасаясь от огня и дыма, на верхние этажи.
На одном из уровней башни, этажах в двадцати над Парижем, Тодор увидел каток – и улыбнулся, глядя, как огонь отражается во льду. Среди перепуганной толпы он заметил немало детей – невинных душ, уже развращенных родителями. Подумать только, святейший из святых дней они проводят не в молитве и страхе Божием, а в веселье и развлечениях!
Зрелище это воспламенило его гневом; и в тот же миг ему пришла мысль о том, как оторваться от погони, как отвлечь преследователей.
Он поднял свое тяжелое оружие, знаком велев двоим товарищам сделать то же. Затем указал на запертых на башне туристов.
– Открыть огонь!
Глава 25
26 декабря, 02 часа 47 минут
по центральноевропейскому времени
Париж, Франция
Карли нахмурилась, не понимая, почему Ева на экране не двигается. Застыла, опустившись на колени, прижимая к себе что-то маленькое и трехцветное – черно-бело-рыжее.
Не понимал и Монк.
– Ты подарила Еве щенка бигля? – спросил он. – Зачем?
Мара не отрывала глаз от застывшего экрана – точнее, от боковой стороны его, где бежали строчки данных.
– Я назвала его Адамом.
Ну разумеется! Кто же еще может делить с Евой райский сад?
– Если ты решила ввести в Эдем цифрового Адама, – не отставал Монк, – почему было не сделать его, как в библейской истории, мужчиной? Что, как не другой человек, поможет Еве лучше понять нас?
– Лучше понять нас? – Карли нахмурилась. – Не всем женщинам для полной жизни требуется мужчина!
– Пусть так, – Монк пожал плечами, – но почему собака?
– Еве мужчина не нужен, – рассеянно ответила Мара, не отрываясь от столбцов данных.
Карли бросила на Коккалиса торжествующий взгляд, как бы говоря: «А что я говорила?»
– Не стоит забывать, – продолжала Мара, – что Ева, по сути, еще ребенок. Кроме того, она существо цифровое и никогда не будет размножаться половым путем – так что знакомиться со всеми сложностями и тонкостями биологической любви ей незачем. Вместо этого я хочу преподать ей несколько более важных уроков.
– Каких же? – спросил Монк.
– Для начала окситоциновый модуль создаст первичную эмоциональную связь. А когда эта связь будет установлена, Ева начнет понимать больше… намного больше! – Мара выпрямилась и указала на пару на экране. – Взгляните, как она смотрит Адаму в глаза. Она пытается угадать его потребности, его желания.
– Иными словами, ты хочешь научить ее строить модели сознания, – подсказала Карли.
– А что это? – не понял Монк.
– Следующий шаг в развитии интеллекта, – ответила Мара. – У детей эта способность развивается приблизительно с четырех лет. В этом возрасте они начинают воспринимать других людей именно как других, пытаются догадаться о том, что другие думают и чувствуют. Понять, говорят ли им правду или лгут. И на основе этих догадок принимают решения.
– Умение строить модели сознания – ключевое для развития эмпатии, – добавила Карли. – Невозможно ощутить к кому-то сострадание, если не способен мысленно поставить себя на его место.
– Ясно, – вздохнул Монк. – Шаг к тому, чтобы сделать ваш искусственный интеллект дружелюбным к людям и способным им сострадать.
– Лишь первый в длинной череде шагов. – Мара указала на щенка на мониторе. – В этом крохотном существе скрыто множество алгоритмов, и каждый из них должен продвинуть психическое развитие Евы и рассказать ей что-то о нас – или о том, чем она от нас отличается.
– Каким образом? – спросила Карли.
Мара взглянула на нее.
– Как дети чаще всего узнают, что такое смерть?
Карли перевела взгляд на Адама.
– Когда умирает любимая собака или кошка.
– У Адама есть сердце. Его сердцебиение – метроном, отсчитывающий ход времени. Но еще и таймер, который рано или поздно остановится. Ева должна не просто понять, что такое смерть, – она должна понять, что Адам в этом ключевом отношении сильно от нее отличается. Он смертен.
– Как мы, – добавил Монк.
Теперь Карли смотрела на экран, на Еву, погруженную в восторженное созерцание щенка, почти с ужасом.
– Мара… что ты хочешь сделать?
Ее подруга нервно облизнула губы. В глазах ее мелькнула боль, почти что чувство вины.
– Я это уже сделала, – прошептала она. – И не один, а тысячу раз.
– Что ты имеешь в виду?
– Ева учится с невероятной быстротой. Скорость ее обучения сравнительно с первым разом увеличивается по экспоненте. Прежде этот урок занял бы два дня; теперь она усвоила его за двадцать минут.
– Не понимаю, – сказал Монк. – Какой урок? Она же просто сидит и не двигается! Такое впечатление, что программа зависла.
– Не забывайте: то, что мы видим на экране, – лишь аватарка. Все, что испытывает Ева на самом деле, происходит внутри «Генезиса». И происходит так быстро, что отобразить это на экране невозможно. – Она махнула рукой в сторону бегущих внизу экрана строчек данных. – За последние три минуты Адам прожил долгую собачью жизнь и умер тысячу раз. Я покажу вам пример – по сути, просто захват изображения одной-единственной итерации.
Мара выделила мышью длинный отрезок кода, а затем нажала «ВВОД».
Образ Евы на экране задрожал, а затем начал двигаться в ускоренном темпе. В течение следующей минуты они с Адамом прожили на экране целую жизнь – жизнь в картинках:
…вот Ева растит щенка, гладит и ласкает, заботится о нем.
…вот за что-то ругает и «воспитывает».
…вот утешает.
Постепенно Адам растет, из трогательного щеночка превращается в веселого лопоухого пса, и картинок становится больше:
…Адам и Ева бегают друг за другом по саду.
…лежат в обнимку под звездами.
…вот Ева смеется над его проделками, а Адам весело лает в ответ.
Но вот Адам постарел – и картины их жизни вдвоем сделались трогательнее и печальнее:
…Ева останавливается и ждет, пока старый пес ее нагонит.
…помогает выбраться из реки: лапы уже плохо
