Эти тяжёлые мысли едва не поглотили меня; я отогнал их усилием воли и стал засыпать.
Из забытья меня вернул Потык: ворочался с боку на бок, было ясно – нейдёт к нему сон, другое на уме; ещё раз повернулся – и встал. Почесался, пробормотал насчёт духоты и спустился вниз.
Бабка не проснулась, храпела негромко.
А я уже глядел в оба глаза: что-то происходило.
Заскрипела дверь, осторожно отжимаемая.
Потом я услышал их обоих, Потыка и Марью.
Выйдя из дома, они уселись у стены прямо подо мной.
Как подстерёг прошлой ночью князя птиц и старую ведьму – так теперь, сам того не желая, оказался третьим в разговоре двух молодых людей.
И не было в этом ничего удивительного или тем более позорного. Подслушивать – обычному человеку нехорошо, но воину можно и нужно. Бывает, если подслушаешь – жизнь себе сбережёшь. В прошлый раз подслушал – много важного понял, и теперь, стало быть, тоже – ухом к краю оконца пристроился, а двое внизу долго шуршали, приминая траву и устраиваясь.
– Темно, – сказала Марья.
– Ничего, – сказал Потык, – не бойся. Скоро луна выйдет.
– Да не боюсь я, – ответила Марья. – Кого мне бояться? Тебя, что ли?
– Меня точно не надо бояться, – солидно заявил Потык. – Наоборот. Я тебе только добра желаю.
– Ты позвал меня, чтоб рассказать, как ты мне добра желаешь?
– И за этим тоже, – сказал Потык, не растерявшись. – Как зовут твоего отца?
– Радим, – ответила девка.
– Значит, если полным величанием, то ты – Марья Радимовна, кузнецова дочь?
– Так, – ответила Марья.
– И до твоего дома – три года пути?
– Нет, – сказала Марья. – Если напрямки, то гораздо быстрее. А по воде – ещё быстрее. Я же не прямо шла. Я в каждое селище заходила и везде расспрашивала. То на заход заберу, то на восход. То в Тарусу зайду, то в Радонеж. И меня расспрашивали тоже. Бывало, по четыре дня на одном месте сидела, по пять дней… Пока всем расскажешь, кто такая, да что по пути видела, да зачем железные сапоги…
– То есть, – уточнил Потык, – я до твоего дома за полгода доберусь?
– Если захочешь, – ответила Марья, – доберёшься и быстрей. А зачем тебе это?
Потык шумно вздохнул.
– Если скажу – не обсмеёшь?
– Нет.
Потык кашлянул басом.
– Я посвататься намерен. Отцу твоему поклонюсь, и предложу по всем правилам.
Марья всё-таки рассмеялась. Смех был лёгкий, чистый.
– У меня жених есть.
– Твой жених – не жених, – твёрдо возразил Потык. – Непонятно, кто такой. Непонятно, где обитает. И вообще не человек. Думаю, отец не даст тебе согласия. А я – вот он. Где живу, чем живу – всё известно. Или я тебе не по нраву?
Марья молчала.
Я ждал, что она ответит; вдруг стало интересно.
– По нраву, – ответила Марья. – Конечно, по нраву. Лукавить не буду. И ты по нраву, и твои друзья. Красивые вы. Очень. И настоящие. Смелые.
– А что скажешь про воеводу? – спросил Потык.
Я притих.
– Воевода, – ответила Марья. – тоже хорош. Только угрюмый больно.
– Он воин, – объяснил Потык. – Воины все такие. Спят в обнимку со смертью. И жениться им нельзя. А мне – можно.
Марья ничего не ответила.
– Выходи за меня, Марья Радимовна, – решительно заявил Потык. – Всё для тебя сделаю. На руках буду носить. В наряды наряжу, ожерельями увешаю. Все силы обращу для твоего счастья.
– Ты же вроде ученик волхва, – сказала Марья. – Волхвам нельзя жениться.
– Верно, – ответил Потык. – Но если согласишься – я к волхвам больше не пойду. На требище свет клином не сошёлся, есть и другие занятия, мужчины достойные. Я и мёд варить умею, и в лошадях понимаю, и силки на зайца ставлю. Ради тебя – всё изменю, судьбу разверну, старую жизнь забуду и начну новую!
– А потом? – спросила Марья после небольшого молчания.
– Потом детей родим, – уверенно ответил Потык. – Дом поставим. У меня семья большая и богатая, одних родных братьев – пятеро, и ещё две дюжины двоюродных. И все друг за друга горой стоят, и даже родовой старшина против нас никогда слова не скажет. Мы такой дом изладим – ты таких домов не видела ни в Радонеже, ни в Резане, ни где ты там ещё была. У моего отца четыре лошади, мы с тобой сядем верхом и объедем всю нашу долину, я тебе такие места покажу… Водопады, над которыми – по четыре радуги одновременно. И подземные ямы, где сверху свисают каменные ножи. И поляны, где малина – сплошным ковром, и каждая ягода размером с орех… Я тебе целый мир открою. Я сделаю тебя счастливой, даю слово. Я сам счастливый, и ты рядом со мной тоже будешь счастлива. Это точно, можешь не сомневаться. Ты полюбишь и моих родителей, и моих братьев, и сестёр, и двоюродных братьев, а если не полюбишь – ничего страшного; мы живём тут каждый своей отдельной жизнью и друг к другу особенно не лезем…
– Я поняла, – прервала Марья, – довольно.
Потык замолчал.
– Как, ты говоришь, тебя зовут?
– Потык, – сказал Потык. – Сын Деяна.
– Ты хороший, Потык, – тихо похвалила Марья. – Честно. Правда. Очень хороший. Я даже не знаю, что тебе ещё сказать…
– Ничего не говори, – ответил Потык, ещё тише.
– Ладно, – ответила Марья.
Потом он её поцеловал, или она его; короче говоря, я услышал определённые звуки, и мне стало неловко.
Захотелось оставить их вдвоём, отползти от края оконца, укрыться с головой и заснуть.
Но если б я пошевелился – они бы услышали. И я бы им всё испортил.
Такое бывает хоть раз, но с каждым мужиком.
Вроде бы тебе понравилась девушка – и вдруг кто-то более молодой и ловкий тебя опережает, в самый важный момент.
Ты хотел бы её поцеловать – но, пока колебался, другой парнишка, более резвый, добирается до нежных мест быстрей тебя.
И тебе остаётся только скрипеть зубами и нечаянно из-за угла подслушивать.
Хороша девка, думал я с ужасной обидой, то всё про Финиста своего ненаглядного твердит, а то допускает до себя мальчишку, едва знакомого! Да и я тоже хорош, дурак дураком, сейчас сидел бы на его месте, лобызал бы, и сам отогрелся, и её бы отогрел; теперь поздно уже, лежи и пыхти себе, увалень.
– Соглашайся, – тем временем нажимал Потык. – Клянусь, не прогадаешь.
– Нет, – ответила Марья слабым голосом, – я не могу. Прости.
– А ты не торопись с ответом, – сказал Потык, и ещё что-то добавил, но уже так тихо, что я не расслышал – и подумал, что с меня довольно чужого нежного шёпота, и отодвинулся от окна, с шумным скрипом жердин.
Марья и Потык услышали меня и замолкли, конечно.
Вот же хитрец, думал я, ловко себя преподносит, хоть и молодой; видно, что ученик волхва, головой
