В этот миг бабка Язва, спящая внизу на сундуке, громко захрапела, и выкрикнула во сне что-то бессвязное, и шумно завозилась, вздыхая, подбивая подушку, ударяясь в стену коленями и локтями; тоже почувствовала, наверное, что вот-вот может произойти что-то важное, перемена судеб; дороги, ведущие вперёд, могли уйти в сторону, и наоборот, боковые пути – вывернуть на стрежень.
Может быть, он уговорил бы её тогда. Потык, сын Деяна.
Он был красивый малый, и притом крепкий, длиннорукий, резкий, двигался быстро, глаза глядели умно, цепко.
Он бы мог её уговорить, и тогда ничего бы не было, совсем.
Уцелела бы наша долина, и никто бы не погиб, жизнь текла бы своим чередом.
Дураком почувствовал я себя тогда, да не простым, а старым, хоть и не имел ни единого седого волоса. Старым, потому что медленным.
А за стеной, внизу, под окошком, Марья что-то ответила Потыку, и зашуршала трава, а потом дверь скрипнула; ушла девка.
Не уговорил, понял я.
13.Мы вышли затемно.
В то утро ледяной осенний воздух впервые перетёк через горы; долина остыла.
Небо поднялось и выцвело.
Мы наскоро умылись во дворе, водой из бочки, дрожа от холода и подбадривая друг друга шутками, не слишком ловкими, но отважными.
Лето кончилось.
Грустные, мы увязали шкуры, мешки и торбы, и зашагали так быстро, как могли, – чтоб согреться, а главное – настроиться на то, что ждало впереди.
Лесная земля, ещё вчера казавшаяся прохладной, теперь излучала тепло. Дымились валуны, вросшие в хвою и глину.
Как всегда в холодную погоду, дорога до цели показалась нам короче, – но и устали мы сильней.
Не устал только малой Потык.
Весь путь до тына он не закрывал рта. Шёл возле Марьи и рассказывал, как ей будет хорошо, если она откажется от путешествия в птичий город и останется жить в его деревне.
На месте Потыка я бы так не делал. Но, с другой стороны, понимал парня. У него не оставалось времени.
В случае успеха нашей затеи ближайшей ночью Марья должна была навсегда исчезнуть из зелёной долины.
Птичий князь посадит её в свою лодку – и всё, больше мальчишка из деревни Уголья никогда её не увидит.
Потык был в отчаянии.
– Главное, – говорил он, заглядывая в лицо девки, – у нас тут сытно. А что ты будешь есть в птичьем городе? Чем они, вообще, там питаются? Сырым зерном? А у нас тут – всё. – Он вытягивал руки и загибал пальцы. – Ягоды. Мёд. Орехи. Козлятина. Баранина. Оленина. Курица. Рыба речная. Рыба озёрная. Птица любая дикая. – Он показывал обе руки со сжатыми кулаками. – Моя мама глухаря в глине запекает, со свиным салом и печенью, – и он тряс кулаком, как будто кулак и был глухарём, запечённым в глине. – А тётка делает яблочную брагу – с одной кружки ноги подгибаются! А её сыновья, мои браты двоюродные – раков ловят и в укропе варят! Пока дюжину не съешь – не оторвёшься!
– Довольно, – отвечала Марья, улыбаясь. – От твоих рассказов только в животе крутит.
– Так я ж и говорю! Оставайся у нас, и никогда у тебя в животе не закрутит! Я за этим прослежу, будь уверена! И ещё одно: глянь вокруг. Смотри, как у нас красиво. Летом всё зелёное. Вот, осень началась – скоро всё будет жёлтое и красное. А главное – ты ничего не видела, кроме чёрного леса. А у нас и другие леса есть! И озёра, и родники с целебной водой! А в речках – перлы! Отсюда на восход – дубовая роща, деревья в семь обхватов, до неба высотой! Отсюда на север – луг с голубыми цветами! А чуть дальше – могильник из великаньих костей, а рядом – трещина в горе, и на дне той трещины рисунки щуров… Куда ни пойдёшь – всюду красо́ты и чудеса…
– Замолчи, – говорила Марья, уже без улыбки. – Пожалуйста. Красо́ты и чудеса, я поняла.
– Погоди, – возражал Потык. – Есть ещё что-то, важней красоты, и даже важней изобилия. Самое главное…
– Хватит, – перебил я, – отстань от неё.
– Да, – говорил Потык, – но сперва закончу…
Марья, вынужденная слушать, темнела лицом и скучнела взглядом, однако не говорила ни слова поперёк, терпела, а малой, уже разойдясь, не умея остановиться, только сглатывал слюну и нервно дёргал плечами:
– Главное – мы живём в мире. Войны не знаем. А также – ни смертоубийства, ни даже воровства. Везде есть, а у нас нет. Ну, или почти нет. Потому что мы – на отшибе. Земля наша уединённая и отдалённая. Каждый каждого бережёт. Если кто рукавицу обронит – другой найдёт и вернёт. Вот так заведено. И волхвы за этим следят, и старшины. И все, у кого голова на плечах, соблюдают покой, лад и ряд. Вон, на Торопа посмотри, – он ни разу в жизни никому не соврал…
И малой показывал на Торопа. Тот молча коротко кивал, но Марья на него не глядела.
– Не сыскать второй такой земли, чтоб было так тихо и так мирно. И всё у нас по справедливости. И ни в чём нет перебора. Всё по-людски, как надо. Как боги велели. А если попадёшь в птичий город – там разве будет по-людски? Там будет по-птичьи…
До тына оставалось всего ничего, когда Марья не выдержала.
Как раз на словах про птичьи порядки, несходные с людскими.
– Замолчи, – сказала она громко, – замолчи, я тебя прошу.
Тут и я не выдержал.
– Закрой рот. Тебя три раза попросили.
Потык умолк: вспомнил, наверное, что уже получил от меня несколько оплеух.
– Я ничего обидного не говорю! – возразил он, и отвернулся.
– Ты и умного тоже ничего не говоришь. Нашёл чем гордиться, ягодными полянами. Ягоды везде есть. Гордишься своей землёй – молодец. Но это место не единственное. Есть и другие места, где людям хорошо. Понимаешь?
Я ждал, что Марья посмотрит на меня благодарно – но не посмотрела.
– Нет другой такой земли, – упрямо возразил Потык.
– Ладно, – сказал я. – Пусть нет. Сколько нас тут живёт?
– Три тысячи человек. Большой народ.
– Ты считаешь, что это большой народ?
– Не самый большой, – ответил Потык. – Но и не маленький. Конечно, на юге есть народы гораздо больше и сильней. Но мы от них далеко…
– Мы – вообще не народ, – сказал я. – Мы малое племя. Горстка. Обитаем на краю света. Если бы я был молодой девкой, я бы тут не остался.
Потык помрачнел.
– Неправда, – вдруг возразила Марья, и подняла на меня глаза – но лучше бы не поднимала; словно обожгла.
Схватила Потыка за рукав, потянула.
– Пойдём, – сказала. – Отойдём в сторонку.
И увела шагов на тридцать в сторону; оба скрылись из глаз.
Тороп
