Там грудастые девы не скупятся на ласки, – Их горячие чресла так щедры и сладки; Там влюблённые всюду возлежат без опаски, – Сеновалы для них и для них цветники. Там сварливые жены, обитая в холодных застенках (Их прескверные рты крепко стянуты грубым дерюжным шнурком), Сочиняют печальные стансы о погубленных ими мужьях-импотентах И читают друг дружке: пальцами, глазами, – молчком. Там в грозу проливаются с неба потоки пивные с шипеньем, И варёные раки по крышам молотят клешнями – то лакомый град. А промытая солодом даль столь чиста, что пред нею замрёшь с изумленьем, И колени преклонишь, и плачешь… А уж подле, гляди-ка, начался парад! Строгим шагом чеканным проходят слоны розоватой окраски, И шпалеры чертей белоспинных копытами крошат бетон на плацу, И манерный сиамский котенок, рыцарь ордена аглицкой дамской Подвязки, Салютует перчаткой тебе, – драчуну, шутнику, наглецу. Ты так горд. Ты так прям. Лишь один непокорный вихор на плешине Рвёт порыв урагана, Повелителя злобного шершней и, кажется, мух. Но вотще! Он не в силах, не в силах, не в силах нагадить мужчине, Что сгорает в «Delirium tremens»[3]. Сгорает, сгорает как пух…

История К

Шумел камыш и ветер в ивах, и перекатами река. По небу мрачному носились, клубясь, густые облака. Склонялся к своему исходу и угасал осенний день. Покоя жаждала природа. Её вся эта поебень Уже изрядно притомила. Она мечтала о весне, Как я мечтаю о прекрасном… А впрочем, речь не обо мне. Два старичка (ядрёны телом и непосредственны в мечтах), Решили как-то непотребством унять томление в елдах. Объектом гнусного разврата, поганых, низменных страстей Они избрали ту, что молча снесёт напор седых костей. Седы ли старческие кости? Вопрос, ну право, о хуйне! Я, между прочим, не биолог. И, кстати, речь не обо мне. Бедняжку, бледную от страха, втащили волоком в избу, Пинками к печи подогнали и привязали за трубу. Ужасной, прочною верёвкой, – шершавой, толстою пенькой Её безропотное тело они и крепко и умело стянули опытной рукой. О, если б я там оказался в тот гнусный миг, в том страшном сне, Уж я бы с ними разобрался!.. Как жаль, что речь не обо мне. Затем, вздыхая похотливо, метнули жребий: кто вперёд, Кто этой девственной малышке… о, звери!.. Целку раздерёт! Удачник, словно пёс над дичью, над ней нависнул, гогоча, Готовый к дикой содомии. И вдруг упал: «Врача, врача!» Его приятель вероломный, себя почуяв на коне, Отбросил в сторону больного (как видим, речь не обо мне). – Не можешь срать – не мучай жопу! – переиначил он стихи. – Напрасно я с тобой связался. Тебе не трахнуть и блохи. Смотри, как я! – И вот ловчила спускает брюки до колен, Подходит к нежному созданью, неся, как знамя, толстый член, Прицельно к лону придвигает… И получает кирпичом: Больной без промаха кидает. Я, как и прежде, – ни при чём. Картина жаждет кисти Босха (лишь в крайнем случае – Дали): Два крепким телом аксакала в застывших позах, средь пыли, В кривой, заброшенной лачуге, лежат. В их мёртвые глаза Глядит, привязанная крепко – за печку – юная коза. А вы что думали, девица? А я считал, что там свинья. А вышло – вон как. Кто в ответе? Козе понятно, что не я! Ноябрь 1998 г.

Опустошение

С. Захаров. Я МЕДЛЕННО ОПУСТОШАЛСЯ В СОН

(http://www.stihi.ru/poems/2004/01/12- 844.html)

* * * Я медленно опустошался в сон… Но мне ли в сладком сне искать спасенья? Его развеют муки вдохновенья. Другому до рассвета снится Он.
Вы читаете Стихи 1997-2008
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату