Захотелось заорать от бессилия и от глупости происходящего. Глупо, страшно глупо.
Кажется, я сказал что-то вслух. По-русски. И они уставились все на меня глазами вареной рыбы.
– Палец занозил, – пояснил я. – А кошек летучих нет, есть мыши летучие, летают туда-сюда.
– Куда мы плывем? – грустно спросил Синий. – К берегу?
– К берегу, – сказал я. – Тут пристать нельзя, тут камни, лодку опрокинет. Надо чуть-чуть…
– Если есть летучие мыши, то должны быть и летучие кошки, – сказала девочка.
– Тогда и собаки летучие должны существовать, – заметил Желтый.
И снова они начали спорить. Было видно, что они это любят, что они и раньше любили поспорить и поболтать, наверное, это от слепоты. Слова и звуки заменяют глаза, то, что я и так вижу, им нужно услышать.
Берег постепенно приближался. Носители, караулившие у воды, забыли про нас, и теперь всей толпой медленно двигалась к югу. Издали казалось, что у подножия сопок ползет неторопливая бесконечная змея, но не живая, а какая-то механическая, заводная. Многоножка, скорее. Башку ей отрубили лопатой, а туловищу до этого дела нет, оно само по себе, перебирает лапками и стремится.
Расстояние до буксира сокращалось. Я уже видел Сирень, которая махала мне красным шарфом. Ерша, укутавшегося в куртку и улыбавшегося, видел, наверное, от этого мне постепенно становилось легче и легче. К тому же я начал понимать механику весельной работы, старался включать в движение спину, корпус и ноги, чувствовал, когда мышцы можно расслабить, а когда, наоборот, напрячь. Дыхание постепенно восстанавливалось.
Дети тем временем перестали спорить и начали петь. Они знали много разных песен. Некоторые были грустными, но большинство веселыми, про озорных барашков и прыгучих кузнечиков, про радугу, про маленьких человечков, обитавших в прошлогодней листве и приносящих удачу. Я таких никогда не слышал. Я же японских песен не знал, особенно детских.
Потом причалили.
Сирень не удивилась. Ерш тоже. Он сразу запрыгнул в лодку и устроился в канистрах. Сирень поглядела на слепых, покачала головой и сказала:
– Три слепые мышки… Футурологический конгресс ликует…
– Лучше нам плыть, – напомнил я.
– Лучше плыть, – согласилась она.
Я стал одеваться, но это у меня получалось не очень ловко – ноги стали как ватные, руки как лапша, голова и та еле на шее держалась. Устал. С трудом в рукава куртки попал.
Сирень села на весла. Я унял дрожь и слабость и бухнулся на дно. Ерш улыбнулся, он устроился на корме, среди канистр с водой, и смотрел на других детей, а они смотрели на него. И я смотрел на них всех, мне было очень тошно, ситуация противная, просто… Остров Сахалин.
Без языка.
Господи, посмотри на нас!
Сирень села на весла.
– Тебя как зовут, мальчик? – спросил Синий.
– Его зовут Колючка, – сказала девочка. – Он бывал на Луне.
Сирень вздрогнула.
– На Луне могут быть только космонавты, – ответил Желтый. – Они там добывают атомное топливо.
– Он точно лунатик, – сказала девочка. – Лунатик и… странный. Лунная Колючка. Молчаливая Колючка.
– Он что, никогда не говорит? – спросил Желтый.
– Говорит, – ответил я. – Когда хочет. Редко, по настроению.
– На Луне только космонавты, – повторил Желтый. – Они живут в пещерах.
– Кошки могут летать на Луну, – сказала девочка. – Наша кошка улетела на Луну.
Я уснул.
– Кораблик, – сказала девочка. – Слышите?
Проснулся от дрожи, она прошла от корпуса лодки и ударила в зубы.
Она чуть привстала на скамье, указала пальцем.
Это был миноносец. Быстро нас нашли.
Сирень вскочила и стала махать шарфом.
Они нас, конечно, заметили, но обращать внимания, кажется, не собирались, может, оно и к лучшему. Потому что я, если честно, очень опасался того, что нас расстреляют. Две секунды, залп из шестиствольной зенитной установки, и лишь красная пыль в разные стороны, костей и тех не останется, они ведь так всегда поступают с беглецами.
Сирень снова стала махать руками, подпрыгивать и кричать. А я ее почему-то не останавливал.
Нет, они нас заметили. Миноносец сбавил ход, осел носом на реверсе, стремительно переложился в нашу сторону, ускорился.
– Они нас заметили, – улыбалась Сирень. – Заметили! Все…
Да, быстро.
Миноносец стремительно приблизился и начал разворачиваться бортом к нам, надвигаясь, как темная стена. «Мак Артур» – прочитал я на борту, силы береговой охраны. Помню, видел его в Холмске. Недавней постройки, с изменяемым вектором, быстроходный, сверхманевренный, морская собака, с возможностью погружения. Только там я видел его издалека, потому что близко к нему никого не подпускали, а здесь он был рядом, его можно было потрогать.
«Мак Артур» был прекрасен. Я всегда спокойно относился к технике, но здесь… Он походил на сказку. Наверное, так выглядели клиперы старых лет. Я не видел на нем людей, миноносец действовал как будто сам по себе, своим разумом. Наша лодка коснулась его носом и тут же оттолкнулась от гладкой пружинящей поверхности, оставив после себя в борту вмятину, которая, впрочем, немедленно затянулась.
– Я поднимусь и поговорю, – сказала Сирень. – Они нас возьмут.
– Да, конечно, – кивнул я.
– Они нас возьмут, – повторила Сирень. – Возьмут.
Не стал с ней спорить.
Мне захотелось ее… обнять… Но я не обнял, просто сказал:
– Осторожнее там.
Сверху бросили сетку, Сирень вскарабкалась по ней и исчезла, а мы остались в лодке.
Перед нами возвышался борт «Мак Артура», гладкий, как дельфинья шкура, темно-темно-синего цвета, немного волнистый, точно живой. На самом деле немного живой. Чек, кажется, говорил, что новые корабли изготавливаются с применением биотехнологий, так что они снаружи как живые, а внутри машины.
Девочка неожиданно протянула руку и потрогала «Мак Артур».
– Он теплый! – воскликнула девочка. – Он настоящий! Слышите?! Он настоящий!
Синий и Желтый тоже захотели потрогать миноносец, они сместились к борту и приложили ладони к коже корабля.
– Он щекочется! – захихикал Желтый. – Он щекочется, вы чувствуете?
– Он колется! – возразил Синий.
Ерш поглядел на них и приложился к «Мак Артуру» лбом. Он засмеялся, но руки из карманов не достал.
Я не вытерпел и потрогал.
Он выглядел гладким и скользким, как торпеда, но на ощупь оказался совершенно другим, теплым и чуть шершавым, совершенно сухим, если бы я не видел его глазами, я никогда не поверил бы, что это боевая машина. Машина не могла быть такой, машины холодные и ржавые, я не люблю машины…
Или я слишком устал, чтобы бояться? Когда ты не боишься, это значит все. Но я устал бояться. Я не знал, что делать. Я хотел лечь на дно лодки и лежать. Хотел спать. Жить хотел. И они, они тоже хотели жить. Мы все хотели жить. Господи, посмотри же на нас!
Крильон
– Был с детства склонен к путешествиям и авантюрам, – сказал капитан.
– Хотели увидеть мир, – добавила я.
– Да, хотел. – Капитан улыбнулся. – Поэтому, наверное, я и стал моряком. Я слишком любил горизонт. А вы?
– Я любила горизонт еще больше, – ответила я. – И стала футурологом. Хотя и стихийно.
– Футурологом? Разве сейчас существует футурология? Вы это серьезно?
– Прикладная футурология, если точнее. Кафедра прикладной футурологии Токийского университета, – уточнила я. – Направлена на остров Департаментом Этнографии под
