— Что ж, — сказала она, — если тебе это… Если так ты видишь свой выход — стреляй!
Она гордо вскинула голову, и глаза ее блеснули.
— Стрелять? — пробормотал я. — Нет, что ты! Зачем мне стрелять в тебя? Я люблю тебя, Лида.
Она все поняла, но ничего не могла поделать. Я прижал дуло пистолета к груди и дернул за спусковой крючок.
Таис закричала.
И меня накрыла темнота.
2
Я открыл глаза.
Взгляд уперся в ровный пустой потолок, омытый слепящим светом. Казалось, меня окружает глухая бесцветная пустота. Чувства возвращались постепенно — я медленно оживал, возвращаясь в реальность после опустошительного, похожего на смерть сна. Сначала горло свело от горечи и сухости, как у умирающего от жажды, а потом меня начал пробивать каленый холод, начиная с пальцев босых ног — словно я отходил от криозаморозки.
Я вдохнул, приподнялся, и руки со скрипом заскользили по плотной полиэтиленовой пленке.
Я лежал на узкой больничной койке, похожей на противень для трупов в морге. Я снова был в своей камере — или в еще одной, точно такой же. Меня переодели в новую синтетическую робу — ломкую и пахнущую резиной, без пятен крови на рукаве. Правое плечо стягивал тугой медицинский жгут, фиксирующая повязка — наверняка мне внедрили еще один имплантат, отравляющее нервные окончания яблочное семя. Я опять был на поводке.
Глаза слезились из–за светящейся белизны стен.
Я попробовал встать.
Меня покачивало, мне хотелось пить, ноги тряслись, как после нескольких недель в невесомости, когда мышцы дрябнут без нагрузки, но в остальном я чувствовал хорошо. Голова была свежей, дышалось легко.
Я проснулся.
Я прошелся по комнате — и вдруг все произошедшее вспыхнуло передо мной, ослепив, лишив точки опоры. Я пошатнулся и прижал руку к груди. Не было ни ран, ни повязки. Я не чувствовал боли. Как будто побег, авария на станции и женщина, назвавшаяся Лидией, оказались лишь невыносимо долгим безумным сном.
Глазок панорамной камеры тускло светился над закрытой дверью.
— Эй! — крикнул я. — Здесь кто–то есть?
Электрическое око камеры на секунду мигнуло, присматриваясь.
— Что произошло? — спросил я, глядя в пустой потолок.
— Успокойтесь! — послышался металлический голос. — Вам нельзя много двигаться. Ложитесь в постель.
— Но как… — Я не мог подобрать слов. — Как это может быть? Почему я здесь? Я выстрелил себе в грудь или…
Искусственный ветер, создаваемый системой вентиляции, пронизывал меня химическим холодом.
— Это снова ваш дурацкий тест? Выстрел в упор из шокового на максимальной мощности не такой уж и смертельный, да? И чего вы добились? Вы…
— Вас реанимировали, — ответил металлический голос. — Вас едва удалось спасти.
— Реанимировали? — спросил я и снова прижал руку к груди. — Но я чувствую себя хорошо, слишком хорошо для…
— Идиот! — раздалось с потолка.
Электрический глазок камеры взволнованно моргнул.
— Таис? — спросил я. — Таис, это ты?
— Да, — ответил голос, помедлив.
— Вы правда меня откачали? Зачем? Ты не думаешь, что было бы…
Ноги подгибались от усталости, мне хотелось усесться прямо на холодный пол, но я продолжал стоять.
— Было бы гуманнее… — пробормотал я.
— Я сейчас зайду, — послышалось в ответ.
Бронированная дверь моей тюрьмы вздрогнула, и мне показалось, что все вокруг — свет, стены, камера, пустой потолок — задрожало и подернулось густым туманом, словно у меня начали отказывать глаза.
Я зажмурился, а когда поднял веки, то увидел Таис. В руках у нее было устройство, похожее на тенебрис.
— Ты и правда идиот? — сказала она. — Значит, зачем мы тебя откачали? Зачем? — Она сжала губы. — А зачем ты выстрелил, кретин?
— Я не знаю… — пробормотал я. — Наверное, тогда мне не хотелось жить.
— Потому что твоя Лида выглядит вовсе не так, как ты себе вообразил?
Таис была в ярости.
— Потому что вся моя жизнь, — произнес я, тщательно выговаривая каждое слово, — вся моя жизнь, все, что я о себе знаю, — это…
— Я ведь говорила, — вздохнула Таис, — мы можем тебе помочь. Ты отличаешься от остальных.
— Чем же?
Таис попыталась ответить, но я остановил ее взмахом руки.
— Нет, это даже неважно. Как вы мне поможете? Перезагрузите? Но это будет другой человек. Человек, который…
— Это будешь ты, — перебила меня Таис. — Ты, настоящий. Понимаешь?
— Понимаю. Настоящий. Но что значит настоящий? Такой, как это описано в документах и протоколах? Таис! — Я потянулся к ней, и девушка, нахмурившись, угрожающе покачала тенебрисом. — Ты не знала меня настоящего!
— Постарайся успокоиться, — примирительно сказала Таис. — Ты на взводе. Тебе нельзя волноваться. Ляг, полежи. Станет лучше.
— Лечь? — Я устало закрыл ладонью лицо. — Лучше?
— Отдохни, поспи.
— Но даже мои сны, воспоминания… Это все неправильное. Я путаюсь в них, как…
— Извини. — Таис отвернулась. — Мы делаем все, что можем. Но в любом случае самоубийство — это не выход.
Она подошла к открытой двери.
— Подожди! — крикнул я, и Таис замерла, не оборачиваясь.
— Не надо, — попросила она.
— Мне кажется, — выдохнул я, — мне кажется, я понял. Я понял все и, возможно, именно так я и смогу жить.
Таис посмотрела на меня с удивлением.
— Если я, если вся моя личность — лишь мешанина из каких–то испорченных воспоминаний и ночных кошмаров, то значит — это и есть я. Настоящий я. Не нужно ничего чинить. Это
