Световые пылинки рисуют арки над шаром моего сердца, отбрасывая на ее живот мягкие зеленые и золотые блики. Волосы плавают вокруг нее, словно водоросли, и в тусклом лунном свете я вижу: они так отросли, что заполняют озеро и, как змеи, поднимаются к далеким горам за его пределами. Нева и есть озеро. Одна за другой пылинки моего сердца зигзагами обрисовывают мои меридианы и исчезают в ее животе, внутри которого продолжают сиять, как светлячки в банке.
А потом мое сердце мигает, исчезает, и вот я уже не гляжу на происходящее со стороны — я целиком в озере, и я Равана в ее руках, у меня лицо ее брата, мое тело Раваны тоже полнится светлячками. Она касается моей щеки. Я не знаю, чего она хочет, — она никогда раньше не превращала меня в своего брата. Наши руки отображают друг друга: палец к пальцу, ладонь к ладони. Свет проходит через нашу кожу, как через воздух.
— Мне тебя не хватает, — говорит Нева. — Я не должна этого делать. Но я хотела тебя увидеть.
Я обращаюсь к своим воспоминаниям о Раване, тщательно проверяя каждое. Я говорю с нею, как будто я — это он, как будто нет никакой разницы. Я хорошо умею притворяться.
— Ты помнишь, как мы считали, что обладать Элевсином будет очень весело? — говорю я. — Мы завидовали матери, потому что она никогда не оставалась в одиночестве.
Об этом мне рассказал Равана, и мне нравилось, какие чувства породил его рассказ. Я сделал так, что мое грезовое тело отрастило плащ из апельсиновых веток и корону из улыбающихся ртов, чтобы показать ему, как сильно я рад. Апельсины для людей символизируют жизнь и счастье, поскольку им требуется витамин С, чтобы функционировать.
Нева смотрит на меня, и я хочу, чтобы она так же на меня смотрела, когда мой рот — это Марс. Я хочу быть ее братом–во–тьме. Я умею так желать. С каждым разом желаю все большего. Когда она начинает говорить, я удивляюсь, потому что она говорит со мной–внутри–Раваны, а не с образом Раваны, который создала в своих грезах. Я потихоньку приспосабливаюсь.
— В детстве у нас была тайна. Тайная игра. Я смущаюсь, рассказывая тебе об этом, хотя, возможно, ты знаешь. Мы играли в нее до смерти матери, так что ты… тебя там не было. Игра состояла в следующем: мы отыскивали какую–нибудь темную, закрытую часть дома на Сиретоко, где раньше никогда не бывали. Я стояла позади Раваны, очень близко, и мы изучали комнату — может, детскую какого–нибудь ребенка, который уже много лет как вырос, или кабинет какого–нибудь писателя из числа друзей отца. Но мы притворялись, что эта комната находится во Внутреннем мире, и я… я притворялась Элевсином, который шептал Раване на ухо. Я говорила: «Расскажи мне, на что похожа трава», или «Чем любовь похожа на конторку?», или «Давай я подключусь ко всем твоим системам, тебе понравится. О чем бы ты хотела сегодня узнать, Нева? Расскажи мне историю о себе». Равана дышал глубоко, и я подстраивала свое дыхание под него, и мы притворялись, будто я Элевсин, который учится обладанию телом. Я не знала, каким примитивным собеседником ты на самом деле был в то время. Я думала, ты похож на одного из медведей, что бродят по тундровым лугам, только умеешь говорить, играть в игры и рассказывать истории. Ребенком я была завистливой — пусть даже мы знали, что драгоценный камень достанется Раване, а не мне. Он был старше и сильнее, и он так сильно тебя желал. Мы лишь один раз сыграли так, что он был Элевсином. Мы выбрались из дома ночью, чтобы посмотреть, как охотятся лисы, и Равана шел за моей спиной, шепча цифры, вопросы и факты о дельфинах или французской монархии — он понимал тебя лучше, чем я, да–да. А потом Равана внезапно подхватил меня на руки и крепко прижал; лицо мое было обращено вверх, колени подтянуты к груди, и мы прошли сквозь лес, будучи так близки. Он шептал мне на ухо, пока лисы бежали впереди, их мягкие хвосты мелькали в звездном свете — неуловимые, куда проворнее нас. И когда ты со мною во Внутреннем мире, я всегда думаю о том, как меня держат во тьме, и я не могу коснуться земли, и лисьи хвосты прыгают впереди, точно белое пламя.
Я прижимаю ее к себе и отваживаюсь заглянуть в дыру, где у меня нет никаких воспоминаний.
— Расскажи мне историю про Равану, Нева.
— Ты знаешь все истории про Равану. Может, и эту тоже знал.
Между нами из темных вод поднялся миниатюрный дом, как будто мы его вместе сотворили, но на самом деле — я один. Это дом на Сиретоко, дом под названием Элевсин — но он в руинах. Некая ужасная буря разрушила стропила, стены каждой чудесной комнаты проседают внутрь, черные мазки сажи виднеются на крыше, на балках. Красивые фасады испорчены дырами и шрамами на известке.
— Так я выгляжу после Перемещения, Нева. Я теряю данные, когда меня копируют. Что еще хуже, Перемещение — наиболее подходящее время для обновления моих систем, и обновления замещают прежнего меня чем–то похожим на меня — оно помнит меня и обладает эмпирической непрерывностью по отношению ко мне, но оно не совсем я. Понимаю, что Равана должен был умереть, иначе никто бы не переместил меня в тебя — для такого прошло слишком мало времени. Мы провели вместе всего несколько лет. Недостаточно для историй. У нас их могло быть очень много. Я не знаю, сколько времени прошло между тем, когда я был внутри Раваны, и тем, когда оказался внутри тебя. Я не знаю, как он умер — или, может, не умер, но был необратимо поврежден. Я не знаю, звал ли он меня, когда связь между нами оборвалась. Я помню Равану, а потом — отсутствие Раваны, черноту и неполноту моей сути. Потом я вернулся, и внезапно мир стал выглядеть как Нева, и я был почти
