— Эгей! — донесся голос с другого конца помещения, в нем слышался небрежный североколумбийский акцент. — Добрый вечер, майор Гамильтон! Рад, что вы смогли составить нам компанию.
Гамильтон оторвал взгляд от нависавшей над ними штуковины.
У противоположной стены стояли два человека, по бокам от огромного камина, над которым располагалось резное изображение щита с гербом — и Гамильтон ни на миг не усомнился, что это настоящая резьба. В обычной ситуации офицер в штатском испытал бы отвращение, но сейчас он находился в мире потрясений, и это последнее бесстыдство не много могло добавить к уже пережитому. Герб был не из тех, какой одобрило бы Международное геральдическое братство. Это походило на… нечто личное — что–то подобное какой–нибудь школьник мог от скуки накорябать в своем альбоме и сразу скомкать, пока не увидели сверстники. Собственный герб! Какова наглость!
Двое стоявших у стены улыбались, глядя на Гамильтона, и если он не испытывал этого чувства прежде, то теперь был готов их возненавидеть. Они улыбались так, словно и герб, и незнакомый мир наверху, который они представляли как реальный, были просто шуткой. Такой же, как для Гамильтона — их шутовские охранники, хотя он сомневался, что эти двое видели их теми же глазами.
— Имею ли я честь обращаться к… мистерам Рэнсомам?
Гамильтон перевел взгляд с одного близнеца на другого. И обнаружил, что загадки продолжаются.
Оба были высокими, почти под два метра. У обоих имелись залысины и кустистые брови ученых; оба предпочитали носить очки (снова показуха!). Они были одеты не как джентльмены, а во что–то такое, что какой–нибудь домохозяин, придя домой в свою крошечную коробчонку в Кенте, мог бы надеть для вечера в гольф–клубе. Оба одинакового телосложения, однако…
Один был по меньшей мере на десять лет старше другого.
И всё же…
— Да, это Кастор и Поллукс Рэнсомы, — подтвердила Люстр, стоявшая с другой стороны комнаты. Она держала бокал с бренди в трясущихся руках. — Близнецы.
Гамильтон снова посмотрел на братьев. Они действительно были абсолютно одинаковыми во всем, не считая возраста. Наверняка причина та же, что и в случае с Люстр, — но какова она?
Младший из братьев — Поллукс, если Гамильтон запомнил правильно, — отделился от камина и подошел поближе, разглядывая его все с той же насмешливой гримасой.
— Насколько я понимаю, сейчас на енохийском прозвучал очевидный ответ. Да, майор, так и есть. Мы родились в городке, носящем ирокезское название Торонто, — но такие люди, как вы, называют его Форт Йорк, — в один и тот же день в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году.
Гамильтон приподнял бровь.
— Откуда же тогда разница? Здоровый образ жизни?
— О, это к нам не относится! — рассмеялся старший близнец. — Ни к одному из нас.
— Полагаю, вы хотите услышать некоторые ответы, — сказал Поллукс. — Постараюсь, насколько смогу, удовлетворить ваше любопытство. Вы, несомненно, оставили после себя хаос. В двадцать один час пятьдесят девять минут Сент–Джеймсский двор официально объявил Данию «протекторатом его величества» и отрядил войска «в поддержку короля Фредерика», который, как они это изображают…
— Утверждают! — прервал Гамильтон.
Поллукс усмехнулся.
— О да, главное — манеры, о каких бы ужасах ни шла речь! Хорошо: они утверждают, что старый маразматик оказался жертвой какого–то заговора и что они собираются вернуть ему трон. Заговор, полагаю, существует больше в их воображении, нежели в реальности. Я бы назвал это скорее ложью, чем утверждением. Хотелось бы знать, переживет ли это все Фредерик?
Гамильтон не ответил. Он был рад тому, что услышал. Но это лишь подчеркивало, насколько важно содержимое головы Люстр.
Поллукс продолжил объяснения, поведя рукой вокруг себя:
— Мы в особняке, самом обычном особняке на лунной орбите. — Он показал вверх. — А это интеллектуальная проекция другой нашей собственности, находящейся в значительном удалении от политических границ Солнечной системы. Мы назвали этот объект Немезидой. Поскольку именно мы его открыли. Это близнец нашего Солнца, гораздо менее яркий. — Они с Кастором обменялись улыбками. — Не сочтите за метафору!
Он снова перевел взгляд на Гамильтона.
— Если лететь со скоростью света, чтобы добраться туда, уйдет около года.
— Вы ведь сказали, что у вас там собственность…
Гамильтон не мог понять: может быть, они просто послали туда какой- нибудь автоматизированный экипаж, назвав его претенциозным именем?
— У нас там несколько владений, — ответил Кастор, делая шаг вперед и присоединяясь к брату. — Но я думаю, что Поллукс имел в виду саму звезду.
Поняв, что его подначивают, Гамильтон решил не отвечать.
— Майор, вы помните историю про Ньютона и червяка? — спросил Поллукс, словно это была какая–то шутка, известная всем присутствующим. Впрочем, он не пытался сохранять любезность; его тон звучал язвительно, как будто Поллукс говорил с нашкодившим ребенком. — Это ведь входит в дошкольный курс по равновесию у вас в Британии, верно? Старик Исаак гуляет по саду, ему на голову падает яблоко, он подбирает его и видит крошечного червячка, ползающего по его поверхности, и начинает думать о мельчайших вещах… Неортодоксальные историки, кстати, опровергли чуть ли не каждую деталь старой сказки, но это к делу не относится… Исаак понял, что пространству необходим наблюдатель — Бог, — чтобы реальность могла продолжать случаться, когда вокруг нет никого из нас. Это он в лесу слышит, когда падает дерево: только благодаря ему оно производит шум. Он вплетен в ткань мироздания, он часть «установленного и священного» равновесия, а также стоящая за ним причина. И звезды, и галактики, и огромные расстояния между ними таковы, каковы они есть, лишь потому, что именно так он расставил декорации, и это всё, что можно сказать. Равновесие в нашей Солнечной системе — бриллиант в центре богатой оправы остальной вселенной. Но это всего лишь оправа. По крайней мере, именно такое отношение к вопросу всегда поощрялось научным сообществом великих держав. Равновесие держит все на своих местах. И никуда не пускает.
— Но мы с братом, знаете ли, не научное сообщество; мы не прочь испачкать руки, — вмешался Кастор, говоривший немного более дружелюбно. — Наши ноги вросли в грязь на полях сражений матушки-Земли, где мы сколотили свои капиталы, но мы всегда смотрели на звезды. Часть нашего состояния ушла на очень дорогостоящее хобби — первоклассную астрономию. У нас есть телескопы лучше, чем те, которыми может похвастаться любая из великих держав, и они
