— Это нас всегда удивляло.
— До тех пор пока до нас не дошли слухи о великом секрете. Люди ведь говорят с нами — мы продаем им оружие и покупаем информацию. Мы поняли, что для любого государства послать подобный экипаж, даже подготовить транспортное средство, значительно превосходящее имеющиеся параметры, означало бы навлечь на себя подозрения остальных государств в том, что они нашли нечто интересное и не делятся, и стать объектом внезапной агрессии в отчаянной попытке сохранить равновесие.
Гамильтон продолжал молчать.
— Наткнувшись на Немезиду во время фоторазведки, мы поняли, что нашли то, что всегда искали, наравне со множеством других лишенных прав обитателей Земли…
— Мира, — поправил Гамильтон.
Они засмеялись и захлопали в ладоши, словно это была какая–то салонная игра.
— Совершенно верно, — подтвердил Кастор.
— Мы бросили монету, — продолжил Поллукс. — Лететь выпало мне. С небольшим количеством людей. Я взял экипаж, под завязку набил складку припасами и начал ускорение, используя выпущенный нами же двигатель, который ограничивали лишь физические, а не политические соображения. Я отправлялся к новым мирам; я открывал новые горизонты — на этот раз для нас самих. Для всех людей, оказавшихся взаперти с тех пор, как великие державы закрыли мир…
Он заметил нахмуренные брови брата и с видимым усилием сдержал себя.
— Экипаж ускорялся до тех пор, пока через год или около того мы не начали приближаться к скорости света. К нашему потрясению, мы обнаружили, что одновременно требования к складке возрастают до исключительных размеров. Как это ни невероятно, но похоже на то, что у вселенной имеется ограничение скорости!
Гамильтон пытался сохранить спокойное выражение лица, но чувствовал, что получается плохо. Он не знал, насколько может верить тому, что услышал.
— По моим внутренним часам путешествие туда и обратно заняло четыре года…
— Однако я провел здесь в одиночестве пятнадцать лет, — вмешался Кастор. — Поскольку при приближении к скорости света время замедляется — только для тебя одного. Да, я знаю, это звучит безумно! Как будто Бог начинает смотреть на тебя отдельно, иначе, чем на всех остальных!
— И видели бы вы, майор, какая это красота — эти радуги, и тьма, и ощущение, что ты… наконец–то близок к сердцевине понимания!
Гамильтон облизнул сухие губы.
— Почему все это происходит?
— Мы не знаем в точности, — признался Кастор. — Мы подходим к этому как инженеры, а не как теоретики. «Бог не сдирает с пространства шкуру» — считается, что именно так сказал Ньютон. По его теории Бог являет собой систему отсчета для всего существующего: всё соотносится с Ним. Однако эти сверхъестественные изменения массы и времени в зависимости от скорости… похоже, они означают, что существует кое–что большее, нежели мизерная Ньютонова гравитация и мизерная же Ньютонова причинность!
Гамильтон кивнул на Люстр:
— Насколько я понимаю, ее не было с вами в том первом путешествии?
— Нет, — ответил Поллукс. — Я как раз к этому подхожу. Когда экипаж начал уменьшать скорость, приближаясь к Немезиде, нам стали попадаться признаки того, что мы вначале приняли за планетарную систему вокруг звезды. Лишь подобравшись ближе, мы поняли, что то, что мы сочли маленькими мирами, в действительности экипажи! Такого размера, о каком человеческие существа и не мечтали! Это были экипажи чужеземцев.
Губы Гамильтона вытянулись в линию. Вот эти двое — первые представители человечества! И чужеземцы — так близко! Если все это правда, конечно… С трудом он заставил себя не поднимать взгляд, хотя и не мог ничего увидеть на проекции. Он буквально чувствовал, как равновесие дрожит и шатается. Словно бы что–то дорогое для него стремительно ускользало прочь, в пустоту, и дальше могло быть только разрушение.
— И конечно же, — проговорил он, — вы поспешили к ним с рукопожатиями.
— Нет, — рассмеялся Поллукс. — К несчастью. Мы сразу же увидели, что на экипажах изображены какие–то огромные символы, все одинакового вида, но мы ничего не могли в них понять. Это выглядело как… какие–то красные птицы, только искаженные, размытые. Если бы они не повторялись, мы бы вообще не поняли, что это символы. Мы приблизились со всеми возможными приветственными возгласами и флагами, и тут нашу вышивку внезапно заполонили… наверное, это были голоса, хотя мы слышали просто низкие гулкие звуки. Мы орали на все лады около часа, все без толку. Мы уже готовились бросить в пустоту диаграмму в контейнере, схематическое изображение фигур, обменивающихся разными вещами…
— Ну еще бы, — вставил Гамильтон.
— …когда они внезапно включили огни, подсвечивая свои опознавательные знаки. Выключили, потом снова включили, и так много раз. Похоже, они требовали, чтобы мы показали наши.
Гамильтон кивнул на чудовище над камином:
— А этого у вас под рукой не было?
— Это позднейшая разработка, — сказал Кастор, — в ответ как раз на такую проблему.
— Поняв, что мы ничего им не покажем, — вмешался Поллукс, — они начали по нам стрелять. По крайней мере, мы подумали, что это выстрелы. Я решил убираться подобру–поздорову, и мы снова начали ускорение, обогнули звезду и направились к дому.
Гамильтон не смог скрыть улыбку.
— Перед тем как отрядить следующую экспедицию, — продолжал Кастор, — мы выстроили самый большой экипаж, какой только смогли, и сплошь разрисовали его гербами. Но нам было необходимо еще одно: предмет обмена.
Он махнул рукой в сторону Люстр:
— Содержимое ее головы — местонахождение недостающей массы, веса всех этих живых мозгов; карта небесной торговли. Возможно, такой информации не было у чужеземцев, в зависимости от того, откуда они явились. В крайнем случае мы могли показать им, что мы в игре. Или же, если бы мы не понравились одной группе чужеземцев, мы всегда могли поискать другую.
— Однако она доказала, что сделана из крепкого материала, — предположил Гамильтон.
— После ее попытки посредством шока покончить с собой или заблокировать свои способности мы держали ее в холодильнике, — отозвался Кастор. — Мы отправили ее в главном экипаже вместе со специалистами, надеясь, что в дороге те смогут найти способ пробить ее защиту. Или же они могли предложить ее чужеземцам в качестве упакованного товара.
Гамильтон не
