Таш Гелем–Опуньо знала все о ветре и его видах, о ковшах, о случайных пауках и о том, что в День Движения ветер поет длинную, многочастную гармонию для труб. Музыка рождалась из гудения отполированных стальных рельсов, из хлопанья воздушных змеев, какэмоно с благословениями и конусов–ветроуказателей, «рыб удачи», в Западном Диггори взлетавших над каждой крышей, пилоном и опорой. Внезапная ласка крохотного завихрения, касавшегося спины при смене курса, заставляла Таш вздрагивать и выпрямляться на высоком балконе даже в скафстюме — слишком интимное касание. Она уже вырастала из своего старенького скафстюма. Жало и натирало в неподходящих местах. Он и должен быть тесен, словно вторая кожа из газонепроницаемой ткани, но начинали проглядывать Те Самые Штуки. «Ох, как они у тебя выросли»! Харамве Одоньи, который был даль–кузеном в самом АРСА, имел право замечать такое, вот он и заметил, и сказал вслух. В последний День Движения, полгода назад, она постаралась упрятать все изгибы и округлости, разрисовав всю кожу маркером высокой яркости. На скафстюме оказалось больше зверей, чем на всем Марсе.
В День Движения соблюдалась традиция. Всеми — от самых–самых старых до самых–самых маленьких, хлопавших глазками в своих коконах с подкачкой; любая живая душа в Западном Диггори выползала на балконы, галереи и мостки. Безопасность была частью повседневности. Каждые полгода тысячи тонн строений Западного Диггори трогались с места, и в это время вероятность того, что может разорваться соединение или рухнуть купол, возрастала как никогда. Время, когда лопаются глаза. Но безопасность — не самое главное. Движение — вот для чего существовало Западное Диггори; словно ветер, вниз, всегда вниз.
Терраса Возвышенных Видов была самой высокой точкой Западного Диггори: только стяги землеройной компании «Равнина Изиды», вечно развевавшиеся в неизменно стекающем ветре, да еще ветротурбины тянулись выше нее. Карабкаясь по ступеням, Таш чувствовала, как даль–кузен Харамве следит за нею, не отводя глаз, из Павильона Мальчиков. Его неотвязный взгляд привлек к ней внимание и других молодых самцов с этой высокой и ненадежной террасы. Скафстюм, конечно, был туг, но туг по–хорошему. Таш наслаждалась тем, как он движется вместе с ней, скрывая то, что ей хотелось скрыть, подчеркивая то, что ей хотелось подчеркнуть.
— Эй, змейка! — окликнул ее даль–кузен Харамве по общему каналу.
На свой семисполовинный день рождения у себя на скафстюме она изобразила снозмею: бриллиантово сверкающая петля, хвост в самом низу спины, продолжение на левой ягодице, а голова уходит в бедра. Рисовать было волнительно. А еще более волнительно оказалось надеть его на День Движения, в единственный день, когда она носила скафстюм.
— Созерцаешь мою пресмыкающуюся?
Таш засмеялась в ответ на возгласы остальных, карабкаясь на Галерею Вознесенных Далей, к своим сестрам, двоюродному брату, близ–кузенам и даль–кузенам, ко всем, с кем Таш могла быть в родстве в генном пуле всего- навсего двух тысяч человек. Мальчишки завопили. Им нравилось, как она издевается над ними словами, которых они не понимали. Таш передернула плечами, где были нарисованы птички. Слушай как следует, смотри получше. Я — крутейшее шоу Марса.
Тысяча стягов трещали на нескончаемом ветру. Воздушные змеи ныряли и взмывали, разрисованные птицами, бабочками и еще более странными летучими созданиями, сохранившимися лишь в легендах далекой Земли. Вымпелы указывали путь Западному Диггори: вниз, всегда вниз. Ковши, полные марсианского грунта, бежали по конвейеру от места раскопа, невидимого за близким горизонтом, под опоры Западного Диггори, к неразличимым высотам горы Инкредибл, где они сбрасывали свой груз на вечно растущую вершину, перед тем как укатиться к нижней части конвейера. Рассказывали, что реголит, свеженакопанный на дне ямы, был цвета золота; соприкоснувшись с атмосферой, после долгого пути вверх по склону, он становился по–марсиански багровым.
Таш повернулась, чтобы чувствовать ветер всем телом. А скафстюм придется все–таки заменить. Она ощущала скорее ознобную дрожь, чем ласку движущегося воздуха. Ветер и слово: из вещества того же[30]. Если она взметнет огромные и необычные слова, слова, что дадут ей радость и заставят хохотать над очертаниями, которые они примут в летящем воздухе, то это потому, что они сами — живой ветер.
Дрожь прошла по обрешетке мостков, по перилам и по телу Таш Гелем- Опуньо. Инженеры запускали тяговые генераторы; Западный Диггори содрогался и громыхал, пока токамаки рождали резонанс и стальные напевы в балочных фермах и консолях. Коренные зубы Таш заныли, потом был рывок, качнувший старших и младших, вцепившихся в перила, стойки, кабели, друг в друга. Потом — оглушительный визг, будто новую луну вырывали заживо из тела этого мира. Ужасающие скрипы, каждый так громок, что Таш слышала их даже сквозь защитные наушники. Стальные колеса провернулись, размалывая песок. Западный Диггори тронулся в путь. Люди махали руками и кричали приветствия, шумоподавители общего канала отсекли оглушительный скрежет и оставили радостный смех. Колеса, каждое выше Таш, поворачивались медленно, как растущее дерево. Западный Диггори, громоздясь на своих балках и укосинах, двигался на восемнадцати гусеницах, как старуха, выбирающаяся из качалки. Это было движение геологических масштабов, сравнимое с движением ледника. Десять часов понадобится Западному Диггори, чтобы выполнить график перемещения по спуску в Большую Дыру. Надо было поесть и попить как следует, потому что входить в помещения теперь опасно. Таш легко позавтракала в столовой общины сестер Ворона, где дочери жили с пяти лет. Квазиживые
