– Кто ты такой? – Прохрипел он. В здоровой руке Аристарх сжимал поколотый кирпич, занесенный для нового удара. Ответ, впрочем, ему явно был не интересен, и кирпич устремился вниз.
Плакальщик мотнул головой, уклоняясь, камень с противным чавканьем врезался в тело мертвеца под ним. Кое-как извернувшись, он лягнул рассевшегося сверху командира Черных Рогов в грудь, скинув прочь, и тут же поднялся сам, едва не рухнув обратно, ватные ноги не желали слушаться, перед глазами все кружилось и мелькало, в горле застрял мерзкий ком тошноты. Алексей сделал пару неуверенных шагов и схватился за ствол вяза, чтобы не упасть. Рядом с тяжким стоном поднялся Аристарх, его глаза были совершенно безумны. Весь в грязи и крови он на четвереньках подполз к Алексею, волоча полуоторванную руку по земле. Командир Черных Рогов ткнулся лбом ему в ногу, вцепился здоровой рукой в штаны и попытался встать на ноги.
– Кто ты… такой? – вновь задал тот же вопрос чернорог, – кто…
Плакальщик не ответил. Оттолкнулся руками от дерева, коленом опрокинув Аристарха назад в грязное месиво, чуть пошатываясь, переступил через него и поднял с земли тот самый кирпич, которым чернорог пытался пробить ему голову.
Внутри совершенно ничего не было, ни предвкушения, ни радости, лишь полное безразличие к тому, что ему предстояло сделать. И, как ни странно, усталость. Не так он себе это представлял раньше. Совсем не так.
Алексей мрачной, скорбной статуей навис над лежащим в грязи и воде Аристархом. Он равнодушно разглядывал человека, принесшего ему столько несчастий и мучений. Вот он, сломанный и поверженный, валяется у его ног, что это, если не справедливость? Плакальщик в полном молчании смотрел на бледное от потери крови лицо, обрамленное аккуратной бородой, сейчас слипшейся под дождем. На одежду, окончательно превратившуюся в лохмотья, удерживаемые множеством ремешков. Грозный противник оказался жалким. Из невероятного зла превратился в обычного измученного человека.
– Кто… ты… черный дьявол… – с трудом выдавил из себя Аристарх и едва слышно засмеялся. Смех становился все надсаднее, отчаяннее.
Плакальщик присел на корточки, не отрывая пустого взгляда от своего врага.
– Ты знаешь, кто я. Или догадываешься. Мне все равно. Это уже ничего не изменит.
– Молодец… убил всех. Столько… в одиночку.
– И убью еще.
– Да… да… вижу. Ха-ха-ха… молодец.
– Доберусь до каждого. До того, кто привел вас сюда. В какую дыру забился этот трус, прикрываясь вашими спинами? Где его найти? И где найти ЕЕ?!
Аристарх дернулся, тонкая рука метнулась к Алексею, сжав локоть.
– Воитель… Хочешь потягаться с Воителем… одним из пяти… С палачом? Он ближе, чем ты думаешь. Ты знаешь, где он… не справишься. Не с ним… А она… ха-ха-х… значит, это ты. Да… поздно. Для нее поздно. Я был прав… не ошибся в тебе тогда…
– Вот как, – прошептал Плакальщик, вставая в полный рост.
– Забери их в ад! Забери всех в ад… черный дьявол!
Чернорог расхохотался, как безумец. Оттягивать его участь больше не имело смысла.
Плакальщик размахнулся и опустил кирпич на пальцы Аристарха, как тот когда-то сделал с НЕЙ. Методично и беспощадно рука поднималась и опускалась, кроша и сминая кости, фаланги, превращала плоть в кровавую кашу. Командир Черных Рогов не прекращал смеяться, давя из себя хохот сквозь мучительные хрипы. Не выпуская камень, Алексей уперся ему ногой в грудь и дернул на себя почти отстреленную пулеметом руку. Жилы и кожа затрещали, сопротивляясь, брызнула кровь, чернорог взвыл, хотел выгнуться от невероятной боли, но нога Плакальщика прижимала к земле крепко. Еще рывок, и они не выдержали, порвались.
– В… ад… Наконец-то… Свобода… – глаза чернорога закатились, забелели белки.
Алексей откинул оторванную руку в сторону и поднял глаза к свинцовому небу, истекающему, казалось, нескончаемым дождем. Вздохнул. Выдохнул. Сжал кирпич в обеих ладонях и обрушил вниз, сминая голову Аристарха, как гнилую ореховую скорлупу. Все было кончено. По крайней мере здесь. Но его личная, настоящая война еще только начиналась.
«Разрешите пройти, разрешите пройти. Где же эта, царства теней, узкая тропа. Узкая демона тропа… пропустите ненадолго… не пропустят без нужды… Идти тяжело. Возвращаться страшно. Но даже если мне страшно, пропустите…» На заплетающихся ногах Плакальщик брел прочь, за серую пелену дождя, а едва слышный на краю сознания родной женский голос продолжал тихонько напевать старую японскую песню-считалочку… «Идти тяжело. Возвращаться страшно. Но даже если мне страшно, пропустите…»
– Знаешь, в этом мире существует три величайшие лжи. Имена им Вера, Надежда, Любовь.
Первая обычно заканчивается ножом в спину. Вторая опасна иллюзиями. Они обнадеживают, не дают видеть правды. А третья… третья не дает ничего, кроме боли и отчаянья. И лишь она одна сводит в себе две предыдущие лжи. Самое смешное, что люди не могут без них жить. Летят, как мотыльки на свечу. Сгорают. И упрямо тянутся вновь. Особенно к любви. К несчастью, многие находят лишь ее муляж, но, не зная, как выглядит настоящая, принимают стекляшку за бриллиант. Ты знаешь, что такое бриллиант? Нет? Ну, не важно. Суть ты уловить должен был. Так вот. И со временем муляж рассыпается. Тогда люди начинают придумывать общепринятые оправдания, чтобы оставаться вместе. Обыденные. Простые. Не остается взаимного огня, остается лишь сосуществование. Но! Есть те, кому выпадает бремя, да, именно бремя истинной любви, – Аристарх вдруг замолчал, опустевшие глаза смотрели сквозь подвешенного на веревках к дереву окровавленного Алексея. Дымила зажатая в зубах трубка. В следующее мгновение он встрепенулся, взгляду вновь вернулась осмысленность, и чернорог продолжил. – Эти люди обречены с самого начала. Они куют прочнейшие цепи со своей второй половиной, эмоционально зависят друг от друга, находят дом. И если случается буря, разносящая его в щепки, для них приходит конец. Один уже не может жить без другого. Он будет метаться, что-то искать, пытаться обрести покой. Вот только не сможет. Никогда. Такое проклятие ждет всех, кто умеет любить по-настоящему.
– Зачем… ты мне все это… говоришь? – с трудом произнес Алексей. Слова выходили неохотно, потом перешли в кашель. На пожухшие листья полетели кровавые брызги.
– Ты знаешь, почему я решил пощадить тебя там, на площади? Когда я увидел, как из-за боли и страданий твоей избранницы ты потерял все
