Там, внизу, без проветривания делать нечего. При отключении электроэнергии – и это записано в планах и правилах – смена должна немедленно покинуть горные выработки.
А тут еще и телефонная связь пропала – и стационарная, и сотовая. Не удалось дозвониться ни в энергокомпании. Ни в сами города, в их аварийные службы и отделы ГОЧС. Ни в соседний поселок, где была пожарная часть и отдельный отряд горноспасателей. Никуда. Доступный мир сразу скукожился до двух-трех километров, которые отделяли Комбинат от разбросанных по склону большого холма других зданий шахты, находящихся в прямой видимости. А что там, за холмом – теперь неизвестно. Радиосвязью на шахте пользовалась только охрана, чтобы связываться с постами и патрулями на площадках. Позывные того самого отряда горноспасателей, который стоял километрах в шести, были, конечно, диспетчеру известны. Первым делом он попытался связаться именно с ними.
И не получил ответа. Не получил его и спустя пять минут. Все это было очень странно. В любой момент директор мог позвонить снова, но почему-то захотелось выйти на улицу. Диспетчер распахнул дверь и вышел в узкий коридор. Потом открыл еще одну и вышел наружу. Было прохладно. А ведь утром, когда начиналось дежурство, стояла типичная для июля жара и духота. Он остановился в десяти шагах от одноэтажного здания диспетчерской. На крыше дрожала под порывами ветра антенна. Кругом был холмистый, изрезанный оврагами ландшафт, типичный для юга Кузбасса. Правда, людьми он был изрезан еще сильнее, чем природой.
По склону были раскиданы грубые «коробки» промышленных зданий из железобетона и металлопрофиля. Самое большое – котельная, дым из ее труб по понятным причинам не шел – середина лета, до отопительного сезона далеко даже в Сибири. Чуть поодаль – тот самый вентилятор главного проветривания – упрятанный в приземистое кирпичное здание с плоской крышей, окруженное забором. Еще дальше над разрытой землей возвышались бетонные сваи и чернел глубокий котлован. Там когда-нибудь будет обогатительная фабрика. Устье транспортного ствола, где спускались и поднимались «на гора» люди, отсюда видно не было, его заслоняла котельная. Зато виднелось несколько бытовок – это каптерки, пункты хранения газовых баллонов, модули дегазации. Дальше всего стояла буровая установка и вагончик геологоразведчиков, которые вели работы на новом пласту. Угольный склад под открытым небом, похожий на большую кротовину, нарытую гигантскими кротами, – темнел на пределе видимости. Там было шоссе, соединявшее все населенные пункты этой части региона. И все угольные предприятия, которых столько, что здешняя равнина местами напоминала лунную поверхность. Линии электропередач уходили на ту сторону холма.
Все такое привычное и знакомое. Можно сказать, родное.
Внезапно что-то изменилось. Будто включили дополнительное освещение, и пасмурный вечер стал светлым днем.
– Мать твою, да что это?
Диспетчер охнул и снял очки, чтоб протереть их. Да так и выронил.
Как в замедленной съемке, вдали – со стороны холма – поднимался исполинский пылевой столб.
Он совсем не испугался. Такое уже бывало. Просто проводят взрывные работы на разрезе, на соседнем горном отводе… Там тоже добывают уголь, но открытым способом. Ведь так?
Но гриб, вместо того чтоб опасть и рассеяться, поднимался все выше. Рос как на дрожжах и уже заслонил половину горизонта, упираясь прямо в небо.
А потом пришел и огонь.
* * *Человеку снилось что-то хорошее, но его упорно трясли за плечо, грубо вырывая из этого видения.
– Михалыч! Проснись, Михалыч!
Лежащий на низкой больничной койке под застиранным байковым одеялом даже бровью не повел.
– Да просыпайся ты, старый черт.
Спящий вздрогнул. Открыл глаза… и разразился таким отборным матом, что если бы рядом были растения, они бы завяли. Но никакой зелени кругом не было. Только в маленькой теплице на первом этаже офтальмологического корпуса.
– Да ты… такой и растакой… Да чтоб тебя… туда и растуда… и в уши… и в нос… и в хвост…
Минуты две он разорялся, потом поток сквернословия иссяк так же внезапно, как начался.
– А… это ты, вертухай. Какого рожна тебе надо?
– Дело есть, – Серега Лыков, бывший охранник из ЧОПа, а ныне второе лицо в их маленькой коммуне, не обиделся на оскорбительное прозвище или не подал вида, – меня Главный прислал.
– И… чего ему надо?
– Угля мало. До весны не хватит. Сам знаешь… когда в онкологическом перекрытия обвалились… мы весь, который там хранился, потеряли.
– Нечего было туда ссыпать. Говорили же, что здание на ладан дышит.
– Это уже дело прошлое. Надо на шахту съездить, пока не замело. Бери свой тарантас и поехали, как стемнеет.
В помещении стоял полумрак. Где-то капала вода, хотя трубы уже много лет были сухими. Но грунтовые воды делали свое дело, медленно и неумолимо, и людям приходилось постоянно бороться за то, чтобы не заливало по щиколотку. За стеной – в соседней подвальной клетушке – раздавался детский плач. Из-за тонкой деревянной перегородки с другой стороны доносилось чье-то ворчание. Обитатели подвала Центральной Городской Больницы жили своей жизнью, встречая очередной ноябрь под землей.
Уже сейчас тут зябко. А зимой будет зверски холодно. Зимой они тесно набивались в подвал одного корпуса, кардиологического. Тот был самый утепленный.
Отапливали углем – у больницы собственная котельная, как раз рядом с этим корпусом, и один из котлов по-прежнему работал. А запас угля они постоянно пополняли. Сначала на тачках летом, зимой на санках. Потом сумели оборудовать старый «ЗИЛ» из больничного гаража газогенераторной установкой. Теперь он мог ездить хоть на дровах, хоть на угле. Благо, того кругом хватало. Его для уцелевших должно хватить на много тысяч лет – даже добытого. Столько они вряд ли проживут.
Зимой бывало тесно. Но никто не променял бы эту тесноту и спертый подвальный воздух на «простор» внешнего мира. Там, снаружи, были опасности пострашней радиации. Уж это они за последние годы усвоили.
Тот, кто выходил на улицу днем, назад не возвращался. Нет, из прогулки по территории еще можно было успеть добежать до спасительной двери. Можно было дойти и до ближайших зданий. Но из дальнего похода днем пока только один вернулся – и то без руки. Потому и вернулся, что кисть его досталась тому, кого предпочитали не называть.
Летом обитаемо было все подземелье. Пространства для четырехсот человек тогда хватало с избытком. Хотя особых удобств не было, и жизнь их была совсем не сахар.
– На какую на хрен шахту? – переспросил тот, кого называли Михалычем.
– На ту самую. Возле поселка. В городе-то нельзя. Там волки и гопники кишат, сам знаешь. На равнине гопников нет, а от волков отбиться можно.
В ответ лежащий на койке отрывисто помотал головой.
– Нет и нет. Ни за какие пряники. Гопников там нет, но зяблики летают косяками.
Наверно, это была психологическая защита – давать монстрам, способным
