«…одно унижение…» К тому времени Дельмас была похоронена им в ящике письменного стола, здесь он сберегал ее ленты, заколки, лепестки сухих цветов, ветки вербы, подаренные к Пасхе, ячменные колосья и письма, ее письма к нему. Незадолго до своей смерти Блок их вернул, она сохраняла их без малого пятьдесят лет и, вполне возможно, когда я школьником рассматривал ее фотографию в книге, уничтожила одно за другим. Это произошло незадолго до ее кончины. Уцелело одно, подобранное с пола, и засушенный цветок. Не ведая о «могиле Дельмас», я подобрал его в спальне, он лежал на полу в сложенном пополам листе школьной тетради с надпись на внутренней стороне «Эдельвейс – цветок счастья».
«Как она плакала на днях ночью, и как на одну минуту я опять потянулся к ней, потянулся ужасно, увидев искру прежней юности на ее лице, молодеющим от белой ночи и страсти. И это мое жестокое (потому что минутное) старое волнение вызвало только ее слезы… Бедная, она была со мной счастлива…»
Блок впервые увидел ее в роли Кармен в 1913 году на сцене Театра музыкальной драмы в Большом зале консерватории, весной следующего года они познакомились. Как и он, она жила на Офицерской, в том доме, куда в конце войны вселится генерал Бондарев и где Евгения Павловна, взяв у внука школьную тетрадь, составит «Список картин». За две недели, не будучи знакомым с ней, Блок напишет десять стихотворений, объединит в цикл «Кармен». Улица и дома станут свидетелями нарождающегося чувства, название «Офицерская» постоянно мелькает в дневниках и записных книжках обоих.
Блок: «Вчера я встретил ее. Она рассматривала афишу на ОфицерскойКогда она пошла, я долго смотрел ей вслед»;
«…тороплюсь на Офицерскуюхожу против ее подъезда.Идут двое, а сзади них – одна. Подходя к подъезду, я вижу, что она хочет обогнать переднюю пару и пройти первой. Да, и оглядывается в мою сторону. Вся – чуткость. Швейцар бежит поднимать лифт. Через минуту на мгновение загорается, потом гаснет первое окно – самое верхнее и самое крайнее. Я стою у стены дураком, смотрю вверх. Окна опять слепые. Я боюсь с ней знакомиться. Но так не кончится, еще что-то будет…»
Дельмас: «Иду на Офицерскую, встречаю А. Б. Сначала не узнаем друг друга. Пошли гулять по нашим улицам. Он говорит: “Языческие поэты писали: есть любовь тела к телу, это называется Джан. Так и мы тоже… язычники”»;
«Подхожу к окну, стоит, зовет. Приходит. “Можно ненадолго?” и сидит до 1 ч.»;
«Тоскливо. Брожу. Встречаю на Офицерской. Пошли. Погода ужасная. Он грустен и ужасен. Спрашиваю о войне, хочет ли он освободиться, так как скоро его призовут. “Нет. Все это гадко, продажно. Нужно, как все – идти”».
Блок: «Ночью – опять Дельмас, догнавшая меня на улице»;
«Сегодня ночью увидел в окно Дельмас и позвал ее к себе. Люба тоже уходила куда-то».
Любовь Дмитриевна Менделеева, жена поэта, в тот период жила отдельной жизнью.
Павел Захарович Андреев участвовал в «Русских сезонах» Дягилева и в мае четырнадцатого года выступал в Лондоне. В книге дирижера Мариинского театра Д. И. Похитонова «Из прошлого русской оперы» есть занятный эпизод, произошедший на репетиции «Псковитянки». «Наконец появился и Шаляпин, чем-то недовольный, злой. Как водилось за Шаляпиным в таких случаях, репетировать он начал в “полсвиста”, придираясь к мелочам. Сперва вступил в спор с Купером, доказывая, что одно место надо дирижировать на три, а не на шесть, а затем сцепился с П. З. Андреевым. Достаточно было Андрееву обратиться к нему с очень дельным вопросом насчет сценического положения в диалоге Грозного с Токмаковым, как Шаляпин рассердился: “Что это такое? Все покажи и расскажи…”. Он встал и начал ходить по сцене. Репетиция остановилась. Вдруг его внимание привлекли стулья, вставленные один в другой, по четыре штуки. Шаляпин решил развлечься и попробовал одной рукой поднять все четыре стула. Как, однако, он ни старался, стулья валились набок. Пришлось один вынуть, и только тогда стулья были подняты. Каково же было общее изумление, когда, подражая походке Шаляпина, следом за ним, молча подошел Андреев, прибавил к четырем еще столько же и сразу легко ”выжал” все восемь. Но в особенности был потрясен Шаляпин, буквально открывший рот при виде необычайного зрелища. Выдержав небольшую паузу, Шаляпин обратился к Куперу: “Давайте продолжать”. И репетиция закончилась вполне мирно».
Портрет Павла Захаровича Андреева работы Александра Мурашко, виденный мной в первый визит, мало что рассказал об этом человеке. Напоминая скорее постановочную работу, портрет не предавал характер артиста, способного пойти на конфликт с Шаляпиным – стычка в Лондоне не единственная в их отношениях; не было и богатыря, способного за ножку поднять восемь стульев. Так, мужчина средних лет, холеный, успешный, золотые часы, ранние залысины. Смущала дешевая драпировка за спиной и неудачная посадка портретируемого, будто он полулежит в кресле. Вот на портрете Петра Бучкина, где Павел Захарович уже старик, есть и могучая стать, и сила, сохранившаяся в теле, и чувство превосходства, граничащее с барством, и горький опыт прожитых лет.
Любовь Александровна Дельмас пережила Павла Захаровича на девятнадцать лет, Блока – почти на пятьдесят, став свидетельницей превращения модного поэта «серебряного века» в последнего классика русской литературы. Продолжая помнить и любить, Дельмас ревниво следила за посмертной судьбой поэта. У меня имеется тетрадь, озаглавленная ею: «Я записываю все, что написано в журналах о А. Блоке». Где перьевой ручкой, где карандашом восьмидесятилетняя Кармен выписывала высказывания о поэте. Особенно удачные – ей ли не знать – выделяла, как Блок, красным. «Спокойный, очевидно, очень сильный, одетый в сюртук, всегда доверху застегнутый, Блок говорил мало, в шахматы с Пястом играл с интересом, но, кажется, не был сильным игроком. С ним никто первый не заговаривал. Он был отдельно в толпе».
Осознавая свою роль в жизни и творчестве поэта, Любовь Александровна не пожелала, чтобы рядом с его соловьиной песней звучал ее слабый голос, как певица она понимала: дуэт не в ее пользу. Думаю, поэтому уничтожила свои письма. Этим поступком она вынудила нас смотреть на себя глазами Блока, оставшись навсегда огненной необузданной Карменситой.
В тех фотографиях, что позволил мне взять наследник, есть несколько снимков Дельмас в конце жизни, почти на всех она запечатлена с собаками. Надо быть благодарным Любови Александровне, к каждому снимку она давала пояснение: «В подъезде своей квартиры Л. А. с собаками Дозором и Буслаем». Здесь Любовь Александровна выходит из дверей дома № 18 по улице Писарева. Фотография низкого качества, засвечена, но через лупу можно рассмотреть: Дозор и Буслай – овчарки. «Люба с собакой Мишка зимой в саду.
