Лёва приземлился более-менее удачно, отделавшись ушибом спины и бока, а вот Филька, упав, ударился о парту головой и почувствовал такую дикую боль в ноге, что застонал.
– Что с тобой? – спросил Лёва. – Тоже ушибся? Вставай...
Он подал товарищу руку, но тот не смог подняться – охнул и вновь присел.
– Не могу, боль жуткая... Доведите меня до больницы.
– Ты думаешь, перелом? – испугался Лёва.
– Это всё ты со своими затеями... – проворчал Вадик.
– Помолчи...
Мальчики подняли Фильку, он обхватил их руками за плечи, и они втроём, закрыв кабинет, медленно побрели по коридору, спустились по лестнице на первый этаж. Одевшись в гардеробе, они вышли из школы и направились в больницу.
Опасения Фильки подтвердились: у него был перелом голени. Домой он вернулся в гипсе. Когда друзья ввели его в квартиру, отец заохал, бросился к нему, они вдвоём с матерью довели его до дивана и стали спрашивать – как его так угораздило и почему он не сообщил им через кого-нибудь. Он ответил так, как мальчики договорились между собой – что упал с лестницы; позже то же сказали и учителям. Правда, потом, когда они остались наедине, отец сказал Фильке:
– Не верится мне, что ты с лестницы упал... Вы с мальчишками прыгали откуда-то, да?
Филька молчал, удивлённый проницательностью отца.
– С лестницы прыгали, да? Ты не упал, а неудачно прыгнул?
Молчание.
– Через парты скакали?
Филька поднял на отца глаза. Тот всё понял – и началась новая двухчасовая лекция о том, как надо вести себя в школе, на улице и дома. Отец и сам уже под конец устал говорить...
– Надо же до такого додуматься – прыгать через парты! – сказал он напоследок. – Ты мог и голову расшибить, и позвоночник! Чтобы больше и думать не смел о таких манёврах! Я в твои годы целыми днями учился, мне и в голову такое не могло прийти!
– Ну правильно, тогда же парт не было, – ответил Филька. – В древние времена были только глиняные таблички... и папирус.
Отец засмеялся и понарошку дал Филе подзатыльник. Тот иногда подшучивал над ним – называл Мафусаилом, говорил, что он был ровесником Тутанхамона, вживую общался с Соломоном и т.д., но тот не обижался, а, наоборот, смеялся, ему это даже льстило. Сколько Филька помнил отца – тот всегда был таким старым, с длинной белой бородой, и ходил в одежде прошлого века, а спать ложился в пижаме или халате со звёздами, в шапочке с кисточкой. Только теперь при ходьбе он опирался на трость.
Филя два месяца сидел дома в гипсе, время от времени отец показывал его врачам. Школьные товарищи и Валька навещали его, приносили фрукты, конфеты, печенья, делали с ним уроки. К нему приходила и Лиза; они много беседовали, Филя давал ей свои рукописи – то были повести «Поиски Атлантиды», «Mi Tesoro» («Моё сокровище» (исп.) – повесть об испанцах, отправившихся в XVI веке осваивать Латинскую Америку), «Иафет» и много рассказов, в основном фантастических. Лиза была восхищена его талантом.
Несколько раз он общался по телефону с Юлием Осиповичем, рассказывал ему, как идут дела: всё это время он под строгим надзором отца осваивал школьную программу. Раньше он хотел отдохнуть от школы – от общественной работы и кружков, посидеть дома, но здесь, как оказалось, было не лучше. С наступлением весны, когда он начал выходить гулять на костылях, ему так захотелось в стены родной школы, к ребятам и учителям – схватить портфель и прямо на костылях пойти учиться... Едва дождался он того дня, когда гипс наконец сняли.
15. Поездка на Кубань
Лето 1939 года прошло в поездках. Филька едва прибыл к бабушке, как тётя Надя, тоже гостившая там, позвала их к себе в Приморско-Ахтарскую станицу под Краснодаром.
– Ты, внучек, поезжай сейчас, – сказала Анна Степановна, которая не могла бросить хозяйство. – А я осенью поеду, я каждую осень у них бываю...
И тётка взяла Фильку с собой.
Яркое солнце, тёплый и чистый воздух, море – вот чем запомнилась Фильке Кубань. А ещё – виноградниками, великолепными садами и полями, где в каждом колоске, в каждой травиночке было столько жизни!.. Всюду зелено – деревья, заросли, травы, всюду птицы поют, благоухают травы и цветы – дышишь этим воздухом, не надышишься!
Двоюродных сестёр Филька не видел с дошкольных лет; теперь они были уже почти взрослыми девицами. Таня была на два года старше Фили, Галя – на полгода младше его. Старшая сестра была красавицей, высокого роста, русоволосой, с большими серо-зелёными глазами, и многие парни засматривались на неё, бегали за ней, хотя, по словам её матери, у неё уже был «жених». В детстве она была забиякой, и до сих пор у неё был неспокойный, немного взбалмошный характер, хотя в целом она была замечательным человеком, щедрым, отзывчивым. А младшая сестра, смуглая, кареглазая, с тёмными, аккуратно уложенными волосами, была тихой, скромной, на первый взгляд неприметной, но никогда не отрывалась от коллектива и была таким же хорошим другом, как и её сестра. Двух сестёр объединяла любовь к чтению и трудолюбие, ведь во многом на них держалось домашнее хозяйство – огород, скотина, домашняя птица.
В станице была умиротворяющая тишина и покой. По приезде туда Филя прилёг в тёткином саду в гамаке с книжкой и уснул. И так хорошо ему спалось среди яблонь, склонивших над ним свои ветви, и утихших травинок... Во всём здесь была и жизнь, и безмолвие...
«После обеда мы истопили баню, – писал Филька, – и первым туда отправили меня. Всё же баня – хорошая штука, здесь можно подумать о чём-то, пофилософствовать, пока паришься. А после бани всегда чувствуешь небывалую лёгкость, будто родился заново...»
***
– С тех пор, как муж умер, всё хозяйство разладилось, – сказала тётка за ужином. – Хоть я и слежу за всем, а всё равно мужской руки не хватает: Пашка был умельцем, он ведь
